ног бросился к воротам: ну конечно, чтобы скакать охлюпкой за помощью в ближайшую лечебницу святой Туруны. Лекарь Тапро-тель уже стоял тут же, зорко высматривая, кому в первую очередь требуется помощь. Люди из «тревожной дружины» осторожно разбирали груду досок и сломанных перилец, помогали тем, кто определенно пострадал меньше всех, не был придавлен чересчур тяжелым гнетом и пытался выбраться сам. Никакого переполоха, только деловитая суета. И крики боли, стоны...

Старейшина, невозмутимый, как ему и полагалось, зычно возвестил так, что его было слышно по всей Плясовой:

— Почтенные гости нашей улицы! Душевно вас прошу покинуть Плясовую без суматохи и излишней спешки! Это наше злосчастье, и мы его сами размыкаем! Простите уж, что так обернулось веселье, нашей вины тут нет, на все воля Создателя!

Все трое ворот уже распахнуты настежь, и к ним потянулись пришлые. Иные из них оглядывались — кто с жадным любопытством, кто с не прошедшим изумлением, а кто и с невольной радостью, что это стряслось не у них (пожалуй, трудно их за это упрекать...). Старейшина гораздо тише приказал стоявшим рядом:

— Поставьте хватких людей во всех воротах, лучше по паре. Скоро набегут жены домашних музыкантов, только сумятицы прибавят причитаниями... — И вновь загремел: — Почтенные гости, прошу поторопиться!

Близко от Тарика прошла синеглазка со спутником. Лицо спутника холодное, отрешенное, барышни — горестное, и вряд ли из-за сорвавшихся плясок: она искренне сочувствует чужому горю, на что не каждый способен, и это приязненная черта...

— Жители улицы Серебряного Волка! — громко возвестил Старейшина. — Прошу всех праздных покинуть Плясовую! Здесь вы ничем не поможете, а зеваки ни к чему! Сначала уходят те, кто не достиг годочков Подмастерьев и Приказчиц, за ними — женщины со своими спутниками, и наконец — все остальные!

И уперся тяжелым взглядом в стоявшего совсем близко Тарика гак повелительно, что ноги сами понесли того к воротам. Тарик,

конечно, взял за руку Тами и успел еще услышать, как Старейшина гораздо тише приказывает:

— Сбегайте за Хорьком, ему ближе. Нужно не откладывая написать бумагу, как полагается, — день еще не кончился. Да присмотрите, чтобы опять не забыл перо, бумагу и чернильницу, с него, разгильдяя, станется...

— Не послать ли за отцом Михаликом? — почтительно предложил кто-то. — Дело непростое и пакостное, я ведь видел, как столбы подломились, неспроста это, такого просто так не бывает, верно вам говорю, Старейшина...

Голос, конечно, был знакомый, но Тарик в навалившемся разладе чувств не помнил, кому он принадлежит. Почти не раздумывая, Старейшина ответил:

— Не стоит. Сам чую, что дело непростое и пакостное, но ничем тут отец не поможет...

Дальнейшего Тарик уже не слышал, о чем нисколечко не сожалел. Они с Тами вышли через срединные ворота, где было меньше всего людей, отошли совсем недалеко, когда раздался зов:

— Тарик!

Поодаль стоял и манил его Дальперик, не растерявший прежнего азарта. Ну да, в его годочки еще нет серьезного отношения к смерти... Тарик был удручен происшедшим, но все же отошел к малолетнему помощнику — не стоило его расхолаживать, что бы печальное ни случилось...

— Синеглазая со спутником сели на Аксамитной в карету так запросто, словно это их собственная. И она сразу же помчалась в сторону Кирпичной. Хорошая карета, очень может быть, «трешка»34, коняшек две, каурые, красивые такие. Только гербов на дверцах не было...

— Молодец, — сказал Тарик вяло, похлопал Недоросля по плечу, повернулся, чтобы вернуться к Тами, — и остолбенел на миг.

34 «Трешка» — дорогая карета, покрытая красками, а потом лаком в три слоя.

Невысоко над Плясовой висел цветок баралейника — совершенно такой же, как виденные прежде: сверкающий яркой чернотой и, следует признать, красивый отвратительной красой. Что ж, из пастырских поучений известно, что Красота вовсе не принимает чью-то сторону, она порой свойственна всевозможной нечистой силе и ее прислужникам, и ничего тут не поделаешь, так уж устроил Создатель наш мир...

— Снова роковые тайны? — спросила Тами чуть насмешливо.

— Да ерунда, — как мог безмятежнее ответил Тарик. — Всякие ватажные дела так и продолжаются по накатанной... Пошли?

И они пошли по улице, взявшись за руки (но сейчас, пожалуй, исключительно оттого, что искали друг у друга поддержки в тяжелую минуту). Понуро шагавшие посреди улицы люди расступились, и Тарик с Тами последовали их примеру — со стороны Аксамитной застучали колеса и копыта, к Плясовой неслась запряженная парой повозка, крашенная в золотой и синий цвета, как все, принадлежащие Лечебницам. В ней сидели люди в синих одеждах с золотыми полосами на груди, широкими у Лекарей и узкими у Служителей, а следом на соловом коньке поспешал сидящий охлюпкой гонец Старейшины. Помощь примчалась быстро, и это немного утешало, вот только барону Лайтоку ничем уже не поможешь...

До калитки Тами дошли быстро, и Лютый встретил молодую хозяйку радостным визгом.

— Тарик, я вот что скажу... — глядя на него серьезно, произнесла Тами. — Это тяжко — то, что сейчас случилось, — но я так думаю: все же это не нарушает обычное течение жизни... Придешь ко мне с темнотой?

Может быть, это и назовет кто-нибудь черствостью души, но подавленность Тарика вмиг улетучилась, уступив место радостному возбуждению.

— Приду, — сказал он чуть хрипловато. — Вылезу через окно, п родители не заметят, мне не раз случалось... — И поторопился добавить: — Но это никогда не было связано с девчонками, были разные ватажные дела. Когда?