Я была в общежитии новенькой, и ухажером пока не обзавелась. Ловелас Юрец, видимо, после строгого Лидиного внушения, оставил меня в покое и даже не здоровался, когда мы случайно встречались на проходной. Симпатичный стеснительный блондин, который работал за соседним с ним станком, смущенно улыбался мне при встрече, но так и не предпринял никаких попыток познакомиться. Однако я не особо тосковала: все вокруг было новое, незнакомое, о чем я только слышала или кое-где читала, и так хотелось все это как следует расссмотреть и запомнить!

Иногда в общежитии случалось грандиозное и очень радостное событие: кто-то из девчонок получал предложение выйти замуж. Девичник в этом случае устраивали всей общагой, гуляли от души, звали и подруг, и просто соседок, скидывались, кто чем может, и гуляли даже после отбоя. Строгая вахтерша в таких случаях даже не ругалась, а лишь понимающе кивала и шла отдыхать, предупредив: "Только чтобы без вызова милиции!". Она прекрасно понимала, что молодым девчонкам надо устраивать личную жизнь. Много молодых и не очень мужчин погибло на войне. Их оставалось мало. На десять девчонок было вовсе даже не девять ребят по статистике, а гораздо меньше.

Готовили еду по очереди, что-то несложное: яичница, макароны, каши. Иногда покупали что-то уже готовое. Родственников в Москве ни у кого из нас не было. Посылки из дома тоже никому не присылали. О своей прошлой жизни девчонки-соседки рассказывали неохотно, и я их понимала: вряд ли что-то очень веселое было в детстве, выпавшем на войну и тяжелые послевоенные годы. Поначалу до меня не сразу дошло, что мир в СССР наступил только одиннадцать лет назад, и мои соседки, которым сейчас по восемнадцать, родились в 1938 году. А значит, они должны знать о войне непонаслышке.

Верины родители погибли на войне, как вскользь упомянула Лида. Сама Вера наотрез отказывалась об этом говорить. Лида сообщила мне эту новость спокойным, будничным тоном, как будто говорила о погоде. Увидев стеклянные замеревшие Верины глаза, она быстро перевела разговор на другую тему, а я поежилась, внезапно поняв, что война, которую мы, живущие в XXI веке, привыкли считать чем-то далеким и давно ушедшим, закончилась совсем недавно, и все, с кем я живу в общежитии, ее пережили: кто в Москве, кто в Ленинграде, кто в своих небольших городах, кто в эвакуации... Так или иначе она затронула всех. У каждого была какая-то своя боль...

Я попала в СССР в то время, когда страна активно восстанавливалась и отстраивалась заново. Почти каждый день по радио сообщали о начале работы какого-то восстановленного завода, учебного заведения... Но это, как ни странно, воспринималось не как достижение, а считалось повседневной, необходимой работой. К этому привыкли и считали повседневной нормой. Каждый понимал, ради чего он трудится.

В подробностях я, конечно, подружек ни о чем не расспрашивала: ведь предполагалось, что я училась и выросла вместе с ними, а значит, сама обо всем должна знать. А вот разговоры других девчонок на кухне слушала с интересом. Некоторые девчонки постарше, которым было уже к тридцати, успели повоевать, кое-у-кого были даже ранения и награды. Для меня все это было в новинку: я, родившаяся в начале семидесятых, привыкла воспринимать ветеранов войны как стареньких бабушек и дедушек. А тут я увидела совсем молодых женщин, на долю которых в столь юном возрасте выпали такие тяжкие испытания. Высокая рыжеволосая Нина, например, переехала в Москву из Ленинграда. Она, будучи совсем юной, вместе с остальными вставала у установленной прямо на улице коробочке с рупором, чтобы послушать голос диктора Юрия Левитана, стихи Ольги Берггольц или музыку Шостаковича.... Поэтому я с удовольствием оставалась на кухне подольше, чтобы послушать и запомнить все рассказы.

Отец Лиды был жив, он даже не воевал (не взяли по причине инвалидности), но рано ушел из семьи, и Лидина мать осталась в городке жить одна. Все тяготы жизни достались ей. Лида, любящая яркую красивую жизнь и никогда не отказывающая себе в обновке, тем не менее, никогда не забывала о ней и исправно перечисляла домой часть своего дохода. Однако ездить туда даже на каникулы она наотрез отказывалась: просто посылала телеграммы с поздравлениями и денежные переводы.

– Пройденный этап, - объяснила она мне, когда я ее как-то невзначай спросила, не хочет ли она съездить домой во время отпуска.
– Там жизни нет. Вся жизнь - тут. За этим мы сюда и приехали.
– И как всегда, коротко и емко добавила: - Закрыли тему.

Платили нам на заводе, на удивление, довольно неплохо, даже весьма прилично - жить можно было. Даже мне, пришедшей позже всех на маленькую должность, выдали кругленькую сумму в конце месяца. Получив зарплату, я поначалу долго, стоя у кассы, рассматривала странные широченные красные купюры, пока другие стоящие в очереди уже не начали высказывать свое недовольно. Неужели это все мое? Надо же, какие интересные деньги... Даже монетка какая-то затесалась, номиналом в три копейки. Я таких отродясь не видела, хотя советские монеты бабушка мне показывала.

Телевизора у нас в комнате, конечно не было: непозволительная роскошь. Однако в красном уголке стоял громоздкий. несуразный черно-белый телевизор с выпуклым экраном. Его включали вечером, когда большинство девчонок уже приходили с работы. По телевизору показывали новости, иногда - фильмы. К вечеру в комнату, где был красный уголок, набивалась целая толпа. Чтобы успеть занять сидячее место, нужно было приходить сильно заранее, за час-два, а это удавалось не всем - смены на заводе у большинства заканчивались не раньше пяти, а еще нужно было добраться до общежития.