Информации по-прежнему крайне недостаточно, и я вскидываю взгляд на Еремея.

— Ты как вообще, устал?!

Тот по-простому кивнул.

— Да есть манеха! — И тут же, поняв о чем я, испуганно замотал головой. — Тока ежели что, ты, господин консул, об сем не думай. Говори, что надо! Все сполним!

Глядя ему прямо в глаза, понимаю, что человек только-только вернулся с дозора, где пять дней подряд мок под проливным дождем и все же говорю.

— Надо вернуться обратно, Еремей! Те французы, что ты видел, это тока часть малая, а где-то есть их главные силы. Надо их найти!

— Надо, так найдем! — Уверенно пробасил разведчик, глядя мне прямо в глаза. — Счас прям и двинем в обратку!

Я останавливаю его.

— Не торопись! Пусть твои бойцы отдохнут до утра. Обсохнут хоть, да и лошадям отдых нужен. Утром выступите. — Чуть подумав, уверенно добавляю. — Лучше всего будет, ежели языка мне приведете!

Еще два дня прошло в ожидании. Правда, томительное бездействие мучило только меня, войско же в поте лица готовилось к предстоящей битве. Я определил место почти в центре долины и там начали насыпать вал под баллисты и остальную «артиллерию». Выставили фургоны по фронту, расставили вешки для определения дистанции, размерили позицию каждой бригады и роты.

Предварительно расстановку войск по фронту обговорили с герцогами на общем совете. Я предложил центр оставить за мной, а на фланги поставить спешенные дружины герцога Людовика Баварского и маркграфа Иоганна Бранденбургского. Отряд же Альберта Саксонского отвести за линию баллист и, жестко разбив на сотни, вводить в бой лишь по мере необходимости.

Я ожидал, что наибольший протест вызовет мое желание спешить рыцарей, но ошибся. Это они, как раз, восприняли спокойно. Оказалось, такой подход у них довольно распространен и очень часто применяется. Лошадь используют лишь как средство доставки тяжеловооруженного всадника к месту боя. Надо сказать, это имеет смысл, поскольку не каждый рыцарь способен сидеть в седле как монгол. Степняк взбирается на лошадь раньше, чем начинает ходить и сидит в седле устойчивее, чем стоит на ногах. Европейскому дворянину до такого уровня как до небес и свалиться с вздыбившегося коня он может запростак. А упал с лошади в полной броне — это, как минимум, поломался, а как максимум…

В общем, вопреки моему ожиданию, большую дискуссию вызвал отвод Саксонской конницы на вторую линию. Альберт распетушился и требовал дать ему место на одном из флангов, где он одним лихим ударом опрокинет хвастливых лягушатников. Его брат, как и трое других сиятельных сеньоров с ним согласились и мне пришлось потратить полдня на то, чтобы убедить их в правильности моей позиции. Это было нелегко и порой мне очень хотелось наорать на них и обозвать тупыми кретинами, но я все же сдержался. Сказался двадцатилетний опыт общения с подобными субъектами. Сдержанно, но убедительно я раз за разом втолковывал им, что побеждает не тот, кто удачно стартует, а тот, кто первым приходит к финишу.

— Бой будет долгим, — убеждал я их своей непреклонной уверенностью, — и победит в нем тот, у кого в конце останутся силы на последний решающий удар.

В конце концов я их все-таки одолел. И тут не последнюю роль сыграл тот факт, что я их всех уже бил. Разгром у Эбенхюгельского холма отложился у каждого из них в памяти, придавая моим словам неоспоримый авторитет. Единственно, чего я им не сказал, так это то, что в предлагаемой расстановке сил я видел еще один смысл. Заключался он в том, что я постарался по максимуму обезопасить себя от традиционной рыцарско-удалой глупости. Дабы никто из них не бросился в незапланированную отчаянную атаку, оголив фланг, или не кинул резерв в бой раньше времени, или еще чего-то подобного. Ведь пешком тяжелые рыцари далеко не убегут, а разделенная на отдельные сотни дружина не помчится в едином порыве туда, куда не следовало.

Ко всем этим событиям, еще утром вчерашнего дня от Абукана примчался гонец и сообщил, что сам нойон со всем туменом выйдет к долине завтра к полудню. Я тотчас отписал ему, чтобы тот не торопился отрываться от преследователей и постоянно держал их у себя за спиной.

Весть была такая горячая, что я не дал гонцу даже времени на отдых. Сменили ему лошадей на свежих, подбросили еды на дорогу и тут же отправили обратно.

Сейчас уже заканчивается ночь, и близится рассвет. Мне не спится, и, спустив ноги с походной койки, я невольно прислушиваюсь к звукам за стеной дома. Чего-то не хватает, и я не сразу понимаю в чем перемена. Только через несколько секунд до меня доходит — не слышно шума дождя.

— Мать честная, дождь кончился что ли! — Не веря своим ушам, я пытаюсь уловить звук падающих капель, но нет. За стеной стоит ночная тишина, и я поднимаю глаза к небу. — Спасибо тебе, Господи! Вот уважил, так уважил!

Все еще не в силах поверить в такую удачу, я подхожу к выходу и, открыв дверь, высовываюсь наружу. Дождя точно нет, на голову ничего не капает, и более того, на прояснившемся ночном небе полно звезд. Это дает надежду, что и грядущий день пройдет без дождя, а что это значит для меня объяснять не надо. С мокрым порохом много не навоюешь, а намокшая тетива арбалетов и баллист теряет в своей упругости и прочности. В общем, дождь играет на стороне противника, снижая эффективность моего огненного наряда.

— Спасибо тебе, Господи! — Возблагодарив судьбу еще раз, я уже собрался было вернуться в шатер, но тут услышал приближающийся топот конских копыт.

Не успеваю подумать — кто это может быть, как слышу крики охраны.

— А ну стой! С коня слазь, живо!

В ответ им уверенный бас.

— Да это ж я, Сурей! Не признали штоль?!

И сначала недоверчивое, а потом более уверенное.

— А, это ты, Сурейка!

Сурея я знаю, он был десятником в специальной бригаде Соболя, а ныне ходит под командой Еремея Стылого. Невысокий, но кряжистый мужик из бывших охотников. Соболь хвалил его за ловкость и умение отыскать самый запутанный след врага.