Гаврилова же с темой никак не могла определиться. Она изводила всю команду нытьем вперемешку с проклятиями – Павел и тот, успел услышать про Болотника и тут же его застолбил. Она хмурила тонкие брови и капризно обвиняла всех присутствующих в своей несостоятельности – всех хозяев разобрали, а ей оставили жалкие огрызки в виде мелкой нечисти. Павел предложил ей уступить, та отказалась. Она всё продолжала лелеять надежду, что Бесстужев уступит тему, которую ей непременно нужно взять. Тот свою джентльменскую натуру отрицал и уступать найденный материал категорично отказался. У Смоль она не спрашивала, прекрасно зная реакцию, а Славик при любом вздохе о его Лешем сразу крутил фиги и грубо хохотал.

Он и сейчас сидел на её печи, громко шмыгал красным забитым носом и довольно скалился, глядя на снующую взад-вперед одногруппницу.

– Не плачь, Гаврилова, на твою жизнь хозяев тоже хватит, про них просто селяне ещё не упоминали, но ты-то их знаешь. Пораскинь мозгами, ты же не для красоты их на лекции носила столько лет.

Частые громкие шаги замерли за печкой. И в отверстие между стеной и трубой на них уставились два зло прищуренных зеленых глаза. Лежанка располагалась высоко, ничего ниже глаз они не видели, но и Смоль, и Елизаров расплылись в блаженных улыбках. Воображение дорисовывало знакомо перекошенное обидой и гневом лицо.

– Ты достал меня, Елизаров. Вот ты где уже у меня. – Голова чуть дернулась, но движение руки они так и не увидели. Оставалось лишь додумывать, в какую часть тела она отправила больного Вячеслава путешествовать. Глаза моргнули и исчезли, пока их владелица обошла печь и замерла у лавки, наблюдая за пригревшейся парочкой уже без препятствий. – Какие ещё есть? Царя змей Смоль прикарманила, несметные сокровища Малахитницы — это тема Бестужева, ты по лесному хозяину, Павел по болотному.

Перечисляя, она задумчиво загибала пальцы и притоптывала ногой. Видно было, что плодотворная работа других её раздражала. Собственные пустые листы так и лежали на потрескавшимся подоконнике нетронутыми. На одном старательная рука Елизарова неожиданно детально и талантливо нарисовала огромный член, Надя ещё не заметила.

Из сочувствующих у неё был лишь очарованный Павел. Его работа двигалась медленнее других. Он привык покупать уже готовые курсовые, а здесь такой неожиданный поворот судьбы. Катя уже сроднилась с его утренними вопросами за столом: «Я титульный оформил верно?», «Нумерация с третьей страницы?», «Кать, а что нужно во введение?». Она была терпелива, разжевывала и объясняла. А когда поняла, что дело это долгое и неблагородное – протянула собственный черновик, предлагая ознакомиться с примером. Когда к работе попыталась подобраться Гаврилова, Елизаров с садистским удовольствием выхватил её из рук Павла и потребовал спросить официального допуска к информации у Смоль. Удивительно, но выводить других из зоны комфорта он умел превосходно. Чужой злостью и ненавистью Слава напивался и расцветал, словно барышня, услышавшая приятный комплимент. Еще в первые их встречи Катя назвала его энергетическим кровососом и прекратила реагировать на колючие смешки. Наверное, так они и сдружились. По крайней мере жертвой для его нападок она больше не была.

Надя замерла, беззвучно зашевелились широкие губы, повторяя всех главенствующих нечистиков славянского пантеона. Нахмурилась, явно не находя чего-то, чего она уже не назвала у своих одногруппников. Долго смотреть на эти страдания Вячеслав не смог. В голосе прорезался такой живой восторг, что перестала слышаться его гнусавость из-за заложенного носа:

– И? Я почти слышу, как в твоей башке скрипят разгоняемые шестеренки.

– И всё! Нету больше ничего толкового, Елизаров. Если ты просто побесить меня вздумал, то иди в задницу. Или к этим, в парилку. Может обратно уже не вернешься…

Тот оскорбленно выдохнул, прижал руки к груди в мнимо-разбитом жесте. А голова уже откинулась на Катины коленки. Парень хрипло закашлялся, отворачивая голову в бок, бессовестно зажимая рот наволочкой девчачьей подушки. Смоль подумала, что стоит напомнить себе к вечеру её постирать. Слабостью иммунитета она не отличалась, но рисковать и вот так беспомощно лежать без нормального лечения категорически не хотелось. Возмущенно отобрав свою подушку, она закинула её в отдаленный угол печи. Вячеслава это не смутило. Поднимая на неё глаза, тот натянуто-нежным голосом замурлыкал:

– Катенька, душенька, может ты, примерная ученица журфака, заметь, всего-то журфака, не этнографического, знаешь ещё царей и божков мифологии?

Она задумчиво прикусила внутреннюю сторону щеки и прищурилась. Вспомнила прабабкины сказки в скошенном домике у озера. Вот они, катаются на водяном колесе русалки, вот в бане хихикают мерзкие банники, а под печью шуршит дружелюбный домовой. Всё это казалось ненадежным, далеким, ненатуральным. Словно не она слушала эти рассказы темными вечерами, кутаясь в пропахший геранью и всё равно облюбованный молью плед. Ей рассказывали многое, но каждый раз, приезжая в город она неслась навстречу приключениям, своим проблемам и заботам, а сказки память небрежно стирала. И она заговорила, с удивлением осознав: ничего не стерто. Припорошено пылью и прикрыто другими воспоминаниями. Но это всё живо, оно есть.

– Водяной. Может ещё что-то есть, но я далека от мифологии.

Он хрипло выдохнул и энергично закивал:

– Вот. Далекая Смоль знает, выходит ты, Гаврилова, недалекая.

Они увидели, как дернулась Надина голова за секунду до того, как та скривила губы и сморщила нос. Презрительный взгляд окатил обоих с головы до ног. Мог бы убить – непременно уничтожил. Гаврилова поняла свою оплошность. Об этом существе слагалась ни одна сказка, им пугали даже городских детей, любящих заскочить в автобус до местного водохранилища. Сколько мультиков, сколько суеверий. Да даже не скажи ей о водяном в этой деревне ровным счетом ничего, она сумеет написать достойную работу, никто не поедет в эту глушь проверять, не преувеличены ли факты и существовали ли вообще такие рассказы.