– Когда подросла, продолжала в это верить? Может они говорят это, чтоб детей своих контролировать? Ну знаешь, летом в полдень проще всего заработать солнечный удар. В лесу ранней весной замерзнуть, а с наступлением темноты заблудиться. Лешего вспоминают, чтобы к природе любовь привить, научить беречь. Может каждая из сказок в действительности сказка?

– Понимаю я тебя. Но сама верю. – На мгновение она затихла, размышляя продолжать говорить или нет, но увидев в глазах Кати живой интерес, вместо неприкрытой насмешки, продолжила. – Как не верить, если хозяина леса я своими глазами видела? Мне тринадцать в то лето минуло, пошла в лес за земляникой. Матери соврала, что с девочками пойду, да только в те дни мои подружки-близняшки заболели, мать их не пустила. Я одна и решилась. Там недолго до песчаника топать, считай утром лукошки пустые подхватишь, а к обеду с целыми возвращаешься. Мама чай заварит земляничный и варенья наварит. Такого, что слюни от одного запаха по бороде текут. Да и хвалила меня она за каждую добытую ягодку, а я на похвалу ох какая падкая была... На полпути заметила я зайца - лапа в расколотом пне застряла - сырой, щепки везде валяются, как сейчас помню этот пенек, поросший мхом. И что вот спрашивается куда не надо прыгал, как угораздило? Ох и орал же он, как детки в колыбельках плачут, ну я за эту корягу и взялась, не смогла пройти, выходит. А у того бока от страха ходуном ходили, лапа распухла, и я сижу с красным носом, чуть не выворачивает от рыданий. Жалко зайку было. Ну я обратно до дома бегом, с ножом вернулась. Долго ковырялась, пока лапу освободила. Он кубарем катился. Отряхнулся так смешно, похромал пару метров и ка-а-ак припустит. Ни намека на хромоту, будто второе дыхание открылось. Я встала, осмотрелась, ноги от страха к земле примерзли. Смеркается уже. Бегом домой, а тропинку видно все меньше и меньше. Сама не поняла, когда не туда свернула. Ночью лес страшный, как живой. Тогда-то я дедушку лешего и увидела. Домой меня вывел.

Под чарующий тягучий голос Смоль показалось, будто она была рядом. С той маленькой испуганной девочкой, предпочитающей спасение дурного зайца спелой землянике. И когда лапа была освобождена, и когда дорога спряталась. Волнение и любопытство погнали сердце вскачь, внутри заворочался комок, которому она не могла дать определения.

– Как ты его увидела? Может это просто зверье рядом суетилось, а ты интуитивно дорогу нашла? Почему на лесавок не подумала?

– Потому что лесавки всего-то мертвые голодные девки, их дочерями лешего считать принято. На людей они похожи. Страшных очень, но людей. А то... – Соня снова замолчала. Уснула на груди малышка, и она аккуратно достала её из-под свитера, укладывая и покачивая на руках. Слова шли медленно, тягуче, будто она старательно подбирала подходящие, а те не спешили скользить на ум. – Я словами передать не могу. Теплом дневным дохнуло, а потом раздались шаги. Не человеческие и не звериные. Земля от них дрожала, ломались деревья. Будто рядом великан идет. Среди сосновых ветвей я увидела глаза. Большие, переливающиеся золотом. Мы долго смотрели друг на друга, я думала сума сойду от ужаса. Пока мне не было велено идти - голос скрипучий, как дерево на ветру, представляешь, прямо в голове. И я пошла. К рассвету я увидела огни керосиновых ламп и услышала крики деревенских. Ох и рыдала тогда мама. По морде мокрой кухонной тряпкой лупцевала и плакала. Выходит, леший мне жизнь спас, кто же если не он это мог быть?

– Бывали еще такие случаи? – Переходя на шепот, Смоль сдвинулась так, чтобы её тень заслонила лицо малышки от пронзительного яркого солнца. В благодарность та одарила её улыбкой во сне. Это заметила и Соня, мимолетом улыбнулась.

– Бывали. Славяна пропала у нас, совсем молодая, шестнадцать лет было. В змеиные свадьбы нас матери дома запирали. Суеверие или нет, но выходить за порог настрого запрещали. А она через окно и на свидание к ненаглядному Антошке. Никто этого и не знал, пока её мама кольцо диковинное на пальце не приметила. Славяна странная совсем стала – на Антона больше не смотрела, губы тонкие кривила. И все рвалась куда-то, а куда – одной ей ведомо. Пойдешь за ней к болотам и кажется видишь её-то спину, руку протяни и за плечо схватишь, а моргнешь и нет уже. В русалочьи дни у нас, напротив, парни прячутся. Кому охота на озерном дне карасей кормить?

На последнем слове она шумно выдохнула, качнула ещё раз Ясю и неспешно поднялась, поворачиваясь к Кате лицом. Та встала следом, в кармане под пальцами щелкнул диктофон, останавливая запись.

Профессор Соколов был прав – место это странное, мифы до сих пор живут среди людей, тесно сплетаются с их повседневностью. Взгляд Смоль расфокусировался, мысленно она складывала рассказы Сони в приглядный чарующий текст. Останется сделать пару снимков леса помрачнее, да болота – наоборот, светлее и привлекательнее. Чтоб стало понятно, чем очаровывались невесты полоза. Может быть, она снова зайдет к Соне, просто чуть позже, когда наверняка проснется и поест малышка. Она прошептала прощание одними губами и пошла обратно к воротам. Мир вокруг все так же щебетал и лаял на все лады, все так же тепло грело солнце. Но волнение холодило кончики пальцев, а когда за спиной послышался настойчивый голос Сони, оно, нагло вгрызаясь в кожу поползло выше.

– Не ходили бы вы в лес, Кать. В нежить не верите, так змей побойтесь. Теплеет. Ужи просыпаются, а с ними гадюки да полозы.

И было в её прощающемся взгляде что-то глубоко тоскливое и взрослое. Будто наперед знала: её советом пренебрегут, люди тянутся к неизвестному, как мотыльки к свету лампы. Немногим удается выбраться целыми. Сколько же обожженных крыльев...

Она вынырнула из размышлений только тогда, когда дверь бесшумно закрылась за Сониной спиной. Мотнула головой, фальшиво рассмеялась над собственными опасками и пустыми предупреждениями селянки. И неспеша двинулась в обратный путь.

Дом её встретил одиноким поскрипыванием распахнутых створок окон, она выругалась через плотно стиснутые зубы. Запах в избе стоял тяжелый, все это заметили, но промораживать его столько времени? Нужно было распахнуть окна на полчаса-час, её же не было дольше.

Заходя в комнату, Катерина убедилась: ничем не пахнет. И ничего не греет. Прислонила прохладные пальцы к боку печи и огорченно застонала, отдергивая. Нужно снова топить.

Работа пошла ловко, чирикнула зажигалка и к поленьям отправился горящий комок газеты. Она шла вымыть руки, когда доска под половиком у стола протяжно скрипнула. Пусто и как-то гулко. Смоль замерла, сделала шаг назад, а затем снова на широкий бордовый половик. Скрип повторялся, заставив её наклониться и отодвинуть ковер в сторону. Под ним оказалась дверца с западающей внутрь железной ручкой и тонким, почти неощутимым стальным засовом. Она быстро догадалась - погреб.

Люк был тяжелым и массивным, пришлось ухватиться обеими руками и потянуть, зло ворча на женский недостаток мощи. Тот неохотно поддался и открыл темный проход, ведущий узкой деревянной лестницей вниз, в темноту. Ладони трусливо вспотели. Нагнал непрожитый детский страх темных незнакомых пространств.

И внутренний голос так искренне убеждал в опасности, так ярко рисовало её воображение. Вот Смоль начнет спускаться по ступеням и там раздастся шорох, а за ним смех. Низкий, истеричный, нечеловеческий. Она не замешкается, сорвется с места и побежит наверх, но руки кошмарного нечто уже вцепятся в лодыжки и резко дернут. Это существо без лица, тела, обосновавшееся в воображении, затянет её в глубь подвала. Крышка громко захлопнется.

Поддаваясь этому порыву, Смоль шепотом ругнулась, задом попятилась от люка, находя на узкой полке над столом старую керосиновую лампу. Внутри еще болтыхалась жидкость. С четвертой попытки она её зажгла и вернулась к зияющей темноте. Присела на корточки, опираясь ладонью о пол, заглянула внутрь. Сердце трусливо поджималось к ребрам, готовое ухнуть в желудок при любом шуме. Из темноты проступили высокие стеллажи с банками, на каждую приклеена неровная бумажка с подписью – широким сложно разборчивым почерком. Катя решилась и принялась спускаться. Неспеша, прислушиваясь к скрипам и шорохам. И когда на голову громко мурлыкнув соскочил кот, честное слово, она почти потеряла сознание. Громко вскрикнув, разжала руки и приземлилась на задницу, отбив копчик об твердый земляной пол. Животное бессовестно мяукнуло и, виляя пушистыми окороками, с задранным гордо хвостом двинулось вдоль стеллажей. Несмотря на пережитое, вдвоем стало не так страшно, Катя поднялась.