— В Лондоне у тебя был приватный разговор с этим… с этим…

— С этим русским офицером, который не выдержал развернутой дядюшкой кампании по уничтожению нашего Флота, — подсказал я.

— Это все ты! — ощерился Император. — Ты его настрополил!

— И поэтому больше года собираю свидетельства махинаций покойного и ношу их посмотреть тебе, выпрашивая возможность инициировать судебное разбирательство, — откинулся я на стуле, сложив руки на груди.

Богоизбранный сын недоволен беспочвенными обвинениями, папа. Теперь нужно использовать паузу, дарованную гневно хватающим воздух ртом Александра:

— Как вы это вообще себе представляете, папа? Вызываю я такой Рожественского на упомянутую вами «приватную встречу» — содержание которой, кстати, до вас доведено в обычном порядке — и говорю ему: «Великий Князь Алексей Александрович проворовались, поэтому вам, дорогой Зиновий Петрович, надлежит взять револьвер и убить сначала его, а потом себя»? Как вы полагаете, папа, что сделает нормальный русский офицер, услышав подобное из уст цесаревича?

— Наглец! — припечатал меня по итогам «лекции» Александр. — Как ты со мной разговариваешь? Учить меня вздумал, щенок?! Все-то ему не так, везде у него воры и бездельники, все цари до него — кретины никчемные, один он весь золотой и в перьях!

— Я не сделал и не сделаю ничего, что вам не по нутру, папа, — спокойно ответил я.

— Вон с глаз моих! — бросил в меня Александр подушкой и скривился — бросок обернулся вспышкой боли в невозможной к вживлению обратно в тело ноге.

— Доверено ли мне будет разобраться с последствиями? — продолжил я изображать спокойствие.

У меня всегда есть запасной план — получится не так круто, как в основном, но Флот я так и так перетряхну.

— Во-о-он!!!

Твердого «нет» мной услышано не было — Александр просто в горе и гневе, но по-прежнему согласен проводимой мной внутренней и внешней политикой — поэтому, покинув апартаменты Императора, я взялся за дело — письмо Рожественского с перечислением хищений отправилось в печать, туда же отправилось мое обещание разобраться и напоминание служивым гражданам использовать для донесения тревожных вестей нормальные инструменты, а не револьвер.

Далее — экстренный сбор нашедшихся в столице Романовых. Четыре часа толкли из пустого в порожнее, но мне удалось убедить родственничков, что придавать Рожественского посмертной анафеме, а из дяди Леши лепить великомученика прямо вредно — народ не Тимошка, видит немножко. Изрядно помогли Романовы, которые решили накрепко «завязаться» на меня, а гибель столпа Высочайшей фронды выбила почву из-под ног остаткам «сопротивления». На меня, как и ожидалось, бочку катить никто не стал — даже если что-то такое в головах и бродило, желающих писать против ветра — это всегда себе во вред! — не нашлось.

Следом — экстренный сбор Госсовета и живительные пинки всем имеющим доступ к Флоту функционерам: вы, значит, проблему проглядели, а мне разгребай? Император очень вами недоволен, господа! Весь март и апрель поглотили расследования и суды — не только во Флоте, но и в армии — господин Ванновский мой намек с внезапной проверкой и случившееся конечно же сложил и сделал выводы. На каторге резко прибавилось и еще прибавится аристократии и солидных погон, а в казне — конфискованного имущества и активов, которые будут направлены на затыкание финансовых дыр во Флоте и приведение его в надлежащий, достойной славы адмирала Ушакова, вид.

Безусловно, ворье при погонах на этом не закончилось. Будут и проблемы с желающими повторить «подвиг Рожественского», но единичные мертвые ворюги и герои в моих глазах гораздо меньшая проблема, чем повальное воровство. Даже наоборот хорошо — за каждым ЧП будет проводиться расследование, и в случае, если причиной фатального демарша стали банальные личные обиды и чувства, память о «герое» очень быстро превратится во всеобщее презрение. Спустя парочку таких «кейсов» браться за револьвер господа офицеры перестанут, предпочтя ему донесения куда следует. Часть из них, как водится, обернется ничем или отправкой в отставку неудобного «доносчика», но здесь имеется несовершенный, но предохранительный контур: если воровать много, тебя пристрелят собственные подчиненные. Если увольнять много подчиненных, пробудятся смежные спецслужбы — «изба» (КИБ, он же КГБ) пока никакая, что-то типа полутайного ордена для нескольких тысяч энтузиастов, но некоторая работа с бумагами позволила допустить к армейским и флотским сметам ОБЭП — последний тоже в стадии развертывания, в основном кадры только учатся своему непростому делу, но в качестве «пугала» использовать можно уже сейчас. Через пятилетку подготовительный этап закончится, и КИБ начнет свою победоносную поступь по планете.

Новость о беременности Марго в этой связи была вброшена в инфополе быстрее, чем планировалось — чисто перебить «повестку» и увлечь народные мысли в более созидательную и безопасную сторону. С этой же целью усилилось количество печатных материалов: велено печатать забавные случае «из жизни», развернуто описывать появляющиеся каждый день материальные новинки — не изобретения, тех на каждый день не напасешься, но открытие нового училища, завода и прочей фигни создает хороший газетный фон, в котором тонут скромные заметки о ходе расследований.

Александр после той вспышки гнева неделю не принимал никого, кроме Дагмары и Маргариты — сильно по покойному брату горевал, но палок мне в колеса не ставил, за что ему низкий поклон. Здоровье Государя заставило нас всех беспокоиться — Александр бодрился, но какой угасающий человек, если у него на это остались силы, не будет? Март организм царя справлялся сам при помощи здорового питания, заботам докторов и обыкновенных для этого времени лекарств. Само собой, отправиться на окраины страны дирижаблем в этой ситуации Александр не смог и не захотел — душу Императора грызла хандра, помешать которой набирающаяся жизни природа за окном и приветливое солнышко были не в силах. Еще одним «допущенным к телу» оказался наш духовник, который счел нужным ходить ко мне с докладами — я это запомнил и оценил. Весь старательно убираемый подальше во время визитов жены и невестки «мрачняк» проливался на духовника щедрым потоком, и больше всего Александра стали волновать вечные вопросы — спасение души и посмертное бытие.