В горле перехватило, стул словно ушел вместе со мной куда-то вниз, а душу тем временем заливала сладкая патока. Россия! Вся — от Черного до Восточно-Китайского, с бесконечными недрами и миллионами — а за поколения миллионами миллионов! — людей, готовых и даже падких на грандиозные свершения! Эта земля скудна теплом, большая ее часть — болота, леса и заснеженные пустоши (собиратели фольклора к малым народам Севера давно отправлены, их самобытную культуру нужно беречь), но она щедро одаривает своих сынов, которые трудом доказали — берется по-праву! Сейчас, на рубеже веков, Россия с присущей ей неторопливостью карабкается на пик силы, и лишь многочисленные, сокрушительной мощи пинки смогли сбить ее с этого пути — там, в другой, почти уже стершейся из памяти и мыслей реальности. Но даже так — встала, переобулась в новую социально-экономическую формацию и таки вскарабкалась туда, став одной из двух могущественнейших империй в истории. Здесь же… Здесь от перспектив и возможностей кружит голову, ибо я точно знаю, что у меня есть или вскоре появится, и чего из этого у врагов не будет — осталось грамотно разыграть козыри, и моя Империя рванет даже не раскочегаренным паровозом, а высокотехнологичным сверхскоростным поездом.

— Не подведу, — взяв себя в руки, от всего сердца пообещал я.

Ободряюще кивнув, Александр с улыбкой посмотрел в потолок:

— А ловко ты тогда Альберту про Кавказ ответил!

— Про то, какой на берегах Черного моря будет здоровенный курорт я могу рассказывать сколько угодно! — хохотнул я.

Хорошая легенда, политических партнеров прямо ошеломляет своей неожиданностью. Посерьезнев, я с совершенно искренней тоской спросил:

— Может еще поживешь, пап?

— Будет, — отмахнулся Александр. — Когда твое время придет — поймешь меня.

— Когда ребенку говорят «подрастешь — поймешь», он обижается, — улыбнулся я. — Но потом приходит время, когда он и вправду вырастает и понимает.

— Так! — тихо засмеялся Император и попросил. — Позови всех.

— В последний раз исполню ваш приказ, Ваше Императорское Величество! — подскочив со стула, козырнул я.

— Шут!

Ненавижу похороны.

— Ой на кого ж ты нас поки-и-ину-у-ул… — холодный воздух столицы пронзил еще один полный горя женский плач.

Впрочем, кто их вообще любит?

Семнадцатого ноября 1892-го года покинул наш мир Александр Третий, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврического, Царь Грузинский и прочая, и прочая, и прочая.

Похороны я немного изменил, настояв на допущении к процессии как можно большего количества простолюдинов — хотя бы издалека посмотреть — и один Господь знает, чего мне стоило уговорить вдовствующую Императрицу Марию Федоровну согласиться на такое — не одобри Александр лично, превратив «небывалое» чуть ли не в последнюю волю, хрен бы она «добро» дала. Петербург начал готовиться за три дня до похорон. Привлеченные армейские и гвардейские части были призваны следить за порядком и не допускать давки, были сформированы коридоры и места, где можно легко перекрыть людской поток так, чтобы он не навредил сам себе.

Тем не менее, уменьшать стандартное в таких случаях сопровождение я не стал, и поэтому с нами шествуют Конвой, высшее офицерство Гвардии, армии и Флота, полицейские и гражданские чины высокого уровня, а мрачной торжественности придает здоровенный оркестр при помощи траурных маршей.

Еще один сегмент процессии резко контрастирует с бело-черной, траурной гаммой прости-Господи «мероприятия»: колонною следуют знаменосцы от каждого субъекта Российской Империи. Как бы «присланные», но это только так называется — за два дня из Зауралья до столиц без дирижабля не добраться, поэтому знамена вручили достойным уроженцам или временно прибывшим в эту часть страны жителям регионов.

Все крыши — под наблюдением, все пропущенные на маршрут похоронной процессии обыскиваются, а потому едущие на большой — не хочется называть это «телегой», но это слово подходит лучше всего — телеге, у открытого гроба Императора я, Марго, Дагмара и спешно прибывшая Ксюша чувствовали себя вполне безопасно. Я чувствовал — дамы целиком заняты горем, и я стану последним, кто их за это осудит.

Телегу тащила шестерка белоснежных тяжеловозов, верхушка отечественного духовенства тянула молебны, тяжелые тучи роняли на погруженный в траурный колокольный звон, плач и горькие крики город первый в этом году снег. Слева и справа, вдоль домов, густо перемежаясь с солдатами, стоял крестящийся, снявший шапки, кланяющийся и плачущий народ. Александр уходил торжественно, а вместе с ним словно уходило что-то совсем иное, неосязаемое и невидимое, но прекрасно чувствующееся — сегодня мы провожаем не только покойного Императора, но и целую эпоху. Эпоху, наполненную звоном шпаг, выстрелами однозарядных пистолетов и «карамальтуков», смачными залпами пушек и первыми, но громкими и навсегда изменившими мир лязгами сочленений машин. Эпоха, в которую было принято аккуратными коробочками шагать на картечные и ружейные залпы. Эпоха, когда понятие «честь» являлась основой аристократического бытия, но почему-то совсем не мешала воровать. Эпоха, когда до взрослых лет доживал хорошо если один из пяти младенцев. Эпоха, когда любая царапина могла отправить своего носителя в могилу. Эпоха, когда собравшийся на рыбалку мужик обязательно сначала задабривал Водяного. Многое из этого имеется и сейчас, но на то оно и переходный период.

Скользя взглядом по лицам людей и благодаря их едва заметными кивками, внутри я морщился. Горечь утраты Царя прошла быстрее, чем ожидалось, но лишь потому, что я давно к этому дню готовился и успел эмоционально выгореть, и морщился я не от нее — просто в очередной раз полюбовался на извечное «король умер, да здравствует король». Казалось бы — все, все полномочия и обязанности у меня, Александр демонстративно не лезет, я — стараюсь и рву задницу, но все равно в глазах окружающих я был наследником, но не более. Мало ли что со мной могло случиться — от отцовской опалы до неудачного падения с фатальным исходим. Раз — и нету Жоры, а усилия на завоевание его расположения уже потрачены. Ну неприятно и ненадежно!

Теперь — все, финальная форма изменений в обращенных на меня взглядах. На плечи от этого словно опускается гораздо более тяжелый, чем раньше, груз, но от этого подбородок в горделивом порыве лишь вздымается выше. Слабость? Страх? Сомнения? Не знаю таких слов, господа — у нас здесь Великий План моего авторства, будьте добры его уровню соответствовать — так, как это делаю несгибаемый и упорный я.

А как горько смотреть назад! Там, за небольшой колонной духовенства, провожает в последний путь своего патрона коллективный Александровский «Андреич». У нас тут не древний Египет с его милыми коллективными казнями в честь похорон, но я уверен — кто-то из них предпочел бы умереть именно так. Да, никто из них не останется без работы — кого можно, заберем мы. Кого нельзя, наймут сливки общества, да еще и бодаться за это право друг с дружкой будут. Заиметь камердинера, который раньше заботился о целом Императоре — это огромная удача, и такого слугу будут холить, лелеять и при случае хвастаться им всем знакомым. Тоже гнусность та еще — это же человек, а не бездушный атрибут, но с поправкой на суровое время дальнейшей жизни «коллективного Андреича» можно только позавидовать.