Ну, это без проблем! Свои ребята.

Николай Львович отложил этот листок и взялся за следующий.

«Ольга Саввишна Коржова благополучно скончалась в Александровской больнице для бедных. Поймать её сына пока что не удаётся».

Благополучно скончалась, это, конечно, хорошо. Жаль только, что так долго провозились с этим делом. Лучше было бы, если бы болтливая похитительница царских детей отдала Богу душу гораздо раньше: до того, как успела пойти на поправку и несколько раз пообщаться с родными! До чего же медленная и неповоротливая эта государственная машина! И что за проблема поймать Михаила, если он действительно находится в Петербурге?! Вот ведь, набрали на службу болванов, теперь разбирайся!..

***

Больше никаких докладов прочитать Николай Львович не успел, потому что приехал домой.

– Ты грамотный? – спросил он у мальчишки для поездок.

– Нет, барин.

– Ну и прекрасно. Теперь ступай на почту, да спроси, нет ли там писем для корреспондента под псевдонимом «Одинокий романтик пятнадцатый».

– Под чем, барин?

– Тьфу ты! Для одинокого романтика пятнадцатого спроси писем нет ли! А коли есть, то неси мне сюда! Ну, ступай!

Мальчишка насмешливо поглядел на министра, но ничего не сказал. Псевдоним, который тот избрал был, конечно, довольно нелепым и типичным названием человека, подающим объявление в «Брачную газету». Но именно затем он и был выбран – чтоб не вызвать подозрений. Слово «пятнадцатый» было добавлено во избежание путаницы с прочими искателями невест, тоже живущими в Петербурге и предпочитающими получать письма «до востребования».

Покуда мальчишка бегал на почту, Николай Львович зашёл в квартиру, спросил прислугу насчёт Зиночки и Софьи. Их дома не было: с самого утра велосипедировали. Это ж надо, как их увлекло! Ну и прекрасно. За обедом не придётся лишний раз смотреть на постную физиономию сестры и выслушивать глупую болтовню дочери.

Министр уселся за стол и велел накрывать. Пока Санька раскачивал самовар, наливал консоме эстрагон и оправдывался, почему соус сюпрем к бекасам всё ещё не готов, пришёл мальчик с письмом.

«Одинокому романтику пятнадцатому от Нежной суфражетки» – значилось на конверте.

Николай Львович заметил ухмылку, скользнувшую по лицу повара. Что, грамотный, подлец? А-ну, пшёл вон!

Оставшись один, министр распечатал конвент и прочёл:

«Милостивый государь Андрей Андреевич! Называть вас «превосходительством» я не стану, и не надейтесь: это ниже моего достоинства. За помощь с жильём, тем не менее, благодарю. Хочу, чтоб вы знали: если я и занимаюсь делом этого вашего Михаила, то не из сомнительного долга перед вами, а лишь только из желания до конца очистить Русскую землю от семейки кровопивцев. Кстати, в нашем обществе есть несколько довольно неприятных личностей, приверженных к ошибочным воззрениям. Я сказал им, что их способ конспирации неправильный, и, если они не будут слушать меня, то с большой вероятностью их арестуют. А вот их фамилии...»

По своему обыкновению, Нечаев, как змея, плевался ядом через слово. Но министру было ясно: они сработались. Кажется, по поводу Михаила можно более не беспокоиться. Даже людей, задействованных в его ловле стоит, пожалуй, перенаправить на что-нибудь более актуальное – на охрану Выставки, к примеру. Ну это, если, конечно, Нечаев всё сделает правильно...

Николай Львович встал из-за стола, предупредив, однако слуг, что сейчас вернётся. Быстро прошёл в кабинет, встал к конторке и там набросал:

«Милостивый государь Сергей Геннадьевич! Я чрезвычайно рад тому, что наше общее дело идёт на лад. О неприятных личностях в организации можете не беспокоиться: все они будут арестованы в ближайшее время. Уверен, что дело Михаила удастся вам наилучшим образом. Замечу лишь, что дело это следует устроить по возможности шумно, публично и так, чтоб никто уж не мог усомниться, что этот тип умер...»

Три дня Миша слонялся по городу. Ночевал, где придётся, как правило, на скамейках. В ночлежку идти побоялся: уж больно прожжённая публика там, говорят, обитала. Днём он отсиживался по разным укромным местам, стараясь выбирать такие, где полиции никак не придёт в голову искать его: в читальне медицинского училища, на роликовом катке, у дверей магазина готового платья, на угольной станции, где заправляли паромобили и автопеды... Правда, вскоре он настолько извозился и зарос, что пускать куда бы то ни было, кроме церкви, его перестали. Зато церковь оказалась очень кстати: один раз Миша случайно оказался на отпевании какого-то мертвеца и получил от его родных пару гостей поминальной кутьи. Так как денег на еду к этому времени не осталось у него уже совсем, он так расчувствовался, что даже прослезился, а потом упал на колени перед иконой и стал молить Господа о прощении за то, что ходил прежде в церковь не очень-то часто, соблюдал не все посты, а, что ещё хуже, связался с нигилистами-безбожниками. Было ясно, что всё происходящее с Мишей есть не иначе как наказание за дерзостные мечты о короне и позорную дружбу с убийцами матери. Верно Варя сказала тогда: «Христа распяли, а теперь и всю Россию желают распять!». Он, дурак, не послушал... Царём возомнил себя... А ведь добрым людям всем известно, что любая власть — от Бога! А коли власти нету, значит, Богу это и неугодно...

Несколько раз Михаила навещали мысли пойти к Варе, разыскать её возле казармы и фабрики, попросить помощи, вместе найти какую-нибудь временную крышу над головой... Но он гнал эти мысли: опасно! Если Охранка знала его адрес у Скороходовой, знала новый адрес у казарм, имела своих агентов на стройке, то уж наверняка она караулила и во всех тех местах, где ходила Варвара. Ещё больше хотелось пойти в Александровскую больницу, в анатомический покой при ней, проститься с матерью... Но и там, не сомневался Михаил, уже дежурили жандармы.