Итак, только страдания открывают смысл жизни и доступ к настоящим нетленным ценностям, дают возможность подняться над житейской суетой к вечному блаженству. Повседневные блага и удобства оказываются в числе главных врагов просветления, и в этих словах слышится прямой отголосок страданий десятков миллионов российских людей, закабаленных, задавленных, бесправных, лишенных элементарных жизненных удобств и земных радостей, а потому ищущих их в посмертном существовании, многопоколенных рабов, не знающих надежды. Но если следовать логике Трубецкого, они и должны быть очищены страданием, обретя таким путем всю полноту духовного света. Между тем именно лишения и нищета широких народных масс привели к катаклизмам начала XX в., которые преградили путь цивилизации. Здесь особенно следует упомянуть, что в то время начался разгром религии.

Е. Н. Трубецкой ссылается на Ф. М. Достоевского, который указывал, что самым сильным возражением против всякой веры в смысл жизни являются страдания невинных младенцев. По этому поводу Трубецкой кощунственно спрашивает: «Но что значит отрицательная сила этого довода по сравнению со страданиями Богочеловека?»[73]. Получается, что страдания ребенка ничто в сравнении со страданиями Спасителя. Думаю, что Сам Христос с таким утверждением Трубецкого решительно бы не согласился.

Разумеемся, пресыщенность, мещанское довольство, превалирование материальных интересов над духовными и интеллектуальными, игнорирование духовных проблем обедняют личность, снижают уровень ее развития и эффективность творческой деятельности, затрудняют социальный прогресс в целом. Речь не может идти только об обеспечении жизненного достатка или богатства, но они являются необходимым условием и духовного процветания, которое отнюдь не равнозначно религиозности, а значительно шире ее. Именно при этом можно стремиться к гармоническому сочетанию материальных и духовных потребностей.

Культ страдания имеет исключительное историческое значение, в основном негативное, для России, всех населяющих ее народов. Именно из-за этого культа она намного позже европейских стран освободилась от крепостного рабства, охотно восприняла коммунизм, который бесконечными и мучительными десятилетиями уверенно покоился на самом прочном фундаменте — добровольном подчинении страданию, унижении, нужде. Характерным было поведение в годы сталинских репрессий большевистских функционеров из числа принявших идею: ради партии они безропотно, с безмерным мазохистским наслаждением принимали страдание и смерть. Культ страдания не исчез и сейчас, о чем убедительно свидетельствует тот факт, что значительное число людей искренне продолжают отстаивать идеи и идеалы бедности и убожества. Они активно выступают против материального процветания страны, утверждая, что для нас якобы неприемлемы западные стандарты и цели, ориентированные на максимальное удовлетворение потребностей при активной защите достоинства человека. Их взгляды усиленно питают левую российскую оппозицию и существенно тормозят развитие общества.

Особое почитание страдания в российском православии не могло не отразиться на национальном характере русского и некоторых других народов России. Лишения, невзгоды, неустроенность, низкий уровень достатка уже давно стали рассматриваться как естественное и присущее этим народам состояние; более того, как выгодное отличие этих народов от западных, а следовательно, как духовные и нравственные ценности. Коммунистическая идеология и практика были успешны, в частности, по той причине, что насаждали убогость, необеспеченность, серость. Большевистские главари, залившие страну кровью, почитались (многими почитаются и сейчас) чуть ли не как святые. Даже в начале XXI в. в секуляризированном российском обществе, одной из главных забот которого является повышение материального благосостояния народа, все время раздаются голоса неумных ревнителей национальной чистоты, нелепо отождествляющих духовность с нищетой и страданиями. Эти представления имеют глубокие религиозные корни: представители иудео-христианства сетовали на то, что люди живут хорошо, в достатке, без войн и повальных болезней. Такое благоприятное для человека существование божеству совсем невыгодно, поскольку его забывают, он оказывается не нужен. Войны, захваты, эпидемии, голод — вот что заставляет этих неблагодарных обратить свои взоры и мольбы к нему, вот тогда он и востребован. Следовательно, близость к божеству напрямую зависит от личного неблагополучия людей.

В России поклонение страданию и нищете не полностью, но во многом идет от православия. Д. Ранкур-Лаферрьер, написавший небезынтересную книгу о нравственном мазохизме и культе страдания под оскорбительным для русского народа названием «Рабская душа России», утверждает, что традиционное смирение и саморазрушение, конституирующие рабский менталитет русских, являются формами мазохизма, но не все русские подвержены им. Можно сказать, что в России существует культура нравственного мазохизма, однако ее носителями, как считает Д. Ранкур-Лаферрьер, являются не все, но отдельные личности. Наша страна формирует много причин для страдания, но все же воспринимают эту «культуру страдания» лишь отдельные личности (будь то даже вымышленные персонажи, например Ставрогин или Иван-дурак)[74].

Д. Ранкур-Лаферрьер приводит множество фактов религиозного мазохизма. Например, «Измарагд» (рукопись XIV в.) характеризует унижение как «матерь добродетели». Традиция религиозного аскетизма, которая возникла в славянских землях еще в X в. и сохраняется до наших дней, дает бесчисленные примеры действенных поисков страдания многих святых и подвижников православия. Мазохистская практика монахов, стремящихся к праведности, сопровождалась видениями и галлюцинациями. Эта практика в названной сфере не могла не сужаться, поскольку в 1700 г., до реформ Петра, в России было 1200 монастырей, а в 1900 г. их было 800 (300 из них — женские), в них проживали 17 тыс. монахов и около 30 тыс. послушников обоего пола.

Мазохизм — конечная цель мучеников, хотя нельзя отрицать и другие цели. Монашеский аскетизм обычно имеет целью духовное совершенствование и единение с Богом. Проникновенные произведения Нила Сорского, Серафима Саровского и некоторых других свидетельствуют, что достижению мистического экстаза иногда могут содействовать самоотречение и самонаказание. С русским монашеским аскетизмом психологически тесно связана традиция юродства. Юродивый был обычной фигурой повсюду на Руси вплоть до Октябрьской революции и в отдельных случаях после нее. Русские испытывали особую любовь к юродивым. Как говорил философ И. В. Киреевский, «русский человек больше золотой парчи придворного уважал лохмотья юродивого». Если смотреть с психоаналитической точки зрения, то юродивые были мучениками, мазохизм которых имел отчасти и провокационный или эксгибиционистский характер. Своим скандальным поведением юродивые всеми силами провоцировали агрессию против себя: они сидели в навозных кучах, подолгу не умывались, ходили почти или совсем голыми, постоянно пританцовывали, выкрикивали непристойности или нечто бессвязное, ломали вещи. Во всем этом безошибочно угадывается садистские импульсы, но провокационно-мазохистская тенденция перекрывает их. В русской художественной литературе описано множество юродивых, а также героев, которые их напоминают. В русской православной церкви канонизировано 36 юродивых[75].

После крушения коммунизма юродство в России вновь получило распространение; появились прославляющие его богословские труды.

Культ страдания естественно предполагает отказ от земных наслаждений, в том числе сексуальных. Здесь христианству весьма созвучны установки тоталитарной идеологии. Так, Б. Муссолини в «Доктрине фашизма» (1932) писал: «Для фашизма человек — это индивид, единый с нацией, Отечеством, подчиняющийся моральному закону, связующему индивидов через традицию, через историческую миссию и парализующему жизненный инстинкт, ограниченный кругом кратковременного наслаждения, чтобы в сознании долга создать высшую жизнь, свободную от границ времени и пространства. В этой жизни индивид через посредство самоотрицания, жертвы частными интересами, даже подвигом смерти осуществляет чисто духовное бытие, в чем и заключается его человеческая ценность».