Тот снова усмехнулся, и снова усмешка не достигла его глаз.

— А ты так и просишься сойти за ворона, — ответил вожак. — Как тебя звать?

— Дымок.

— Я о тебе немного слыхал. Ты торгаш на чёрном рынке или что-то... — вожак пожал плечами. — Зачем так секретничать?

Дымок молчал, и вожак продолжил:

— А ворона твоего как звать?

— Я не решил. Мы недавно познакомились. Я выбираю между Эдгаром Алланом По и Ричардом Прайором.

Зеленоглазый немного опустил ружьё. Наверное, руки затекли держать на весу.

— Эдгар Аллан Кроу [3] , так будет прикольнее. А что за фрукт этот Ричард Прайор?

— Он был любимый комик моего отца, и притом чёрный. Это всё, что я про него знаю.

— Мы бы могли съесть эту птичку, — сказал стервятник, с надеждой покосившись на зеленоглазного вожака. — Давай мы её съедим, Остроглаз. Ну давай, а?

Остроглаз. Уместное прозвище.

Остроглаз сказал:

— Нет. Там, откуда я родом, вороны приносят удачу.

Из облаков наконец полил дождь: он хлестал по разъятому небоскрёбу, пробивая себе путь между разгромленных этажей десятью тысячами тонких, как волос, потоков, сочился из дыр в потолке, приносил запах минеральных солей, падал в старую ванну, которую подволокли к этому месту специально, чтобы собирать львиную долю дождевой воды, и в подставленный под неё деревянный ящик, который уже сам обесцветился и начал протекать.

Ворон прикорнул на плече Дымка.

— Вот бы нам хоть завалящий костерок развести, — сказал Пельтер (так звали стервятника). — А?

Они сидели на красных обшарпанных пластиковых табуретках вокруг телеэкрана. Телевизор был мёртв, но на экране кто-то нарисовал красной краской

Они не глядели в телевизор, но он служил им чем-то вроде холодного очага. Они ели сардины из жестянки и закусывали фунтом сыра, который Стейнфельд дал Дымку («это их умаслит»). Дымок вытащил сыр из котомки сразу, как они забрались в берлогу.

— Это наша берлога, — сказал Остроглаз, словно вознамерившись изгнать из разума Дымка слово бивак. На тот случай, если бы Дымок всё же работал на армию.

В тёмной комнате причудливыми геометрическими фигурами громоздилась старая мебель. Окно занавесили тремя толстыми чёрными пластиковыми кульками. По кулькам бежали складки, и на них играл жёлтый анемичный свет пары химических светильников.

— Вам скоро новая лампа понадобится, — заметил Дымок.

— Твердотопливные светильники работают вроде бы целую вечность, а потом — бац! — и ты во мраке.

— Мне не нравится, как он базарит, — сказал Пельтер. — Он нам тут накаркает.

Остроглаз не обратил на него внимания. Посмотрев на Дымка из-за пределов конуса лампового света, он сказал:

— Ты же не только о лампах поболтать явился?

Дымок пожал плечами.

— В том числе и о лампах. Если захотеть, можно всё к этому свести. Энергия, усталость материалов, энтропия.

Остроглаз поморгал. Вид у него был скептический. Затем лицо его просветлело.

— И потемнение стекла, — кивнул он.

Дженкинс и Пельтер переглянулись, посмотрели на Дымка с Остроглазом и снова уставились в пол.

— Что это у вас там за значок на телеке? — поинтересовался Дымок.

Он кивнул в сторону красного символа на телевизоре. Впервые он увидел его на Мартинике, десять лет назад. Знак часто попадался на экранных заставках и брелочках-фенечках. Никто не мог толком объяснить, что он значит, разве только: Приносит удачу. Позднее в Гарлеме, где старые бездействующие телевизоры превращали в домашние алтари, Дымок пришёл к выводу, что знак этот связан с урбанистическими карго-культами, а может, являет собою и нечто большее: непроизвольное воззвание к Сетедругу.

— Вы верите в Сетедруга? — спросил Дымок.

Сетедруг, божество глобальной электронной Сети. Сеть дарует телевидение и новости, а также кредиты, которые можно выменять на еду и кров. Уверуй в Сетедруга — и, как знать, вдруг в компьютерах энергокомпании случится сбой, твой счёт сотрётся, а ты выгадаешь ещё месяцок, прежде чем тебе отключат свет. Молись Сетедругу, и, как знать, вдруг Интербанк просчитается в твою пользу, начислит тебе лишние пятьсот баксов. А потом забудет. Молись Сетедругу, и, как знать, вдруг твоё дело пропадёт из полицейской базы. Или ты понадеешься, что так произойдёт.

— Это не алтарь Сетедруга, — возразил Остроглаз, — это Дженкинс придумал. Дженкинс верует в Великого Органайзера, бога, который творит паттерны — и приносит удачу. Дженкинс, он у нас, ты знаешь, любитель ширнуться.

— Великий Органайзер? Ещё одно имя Сетедруга. Ты веришь в удачу?

— Я её творю.

Дымок улыбнулся: сказано было слишком уж киношно-мелодраматически. Я её творю. Вполне ожидаемо от человека с такой кличкой.

— Потому ты здесь, Остроглаз, в этой блядской морозилке?