И много поколений должны были смениться, подобно волнам, накатывающим одна за другой, чтобы поверженные величайшим бедствием поднялись на ноги, окрепли и двинулись вместе со всем человечеством по той дороге, которая именуется Историей.

Но до того, как это стало возможным, еще немало пролилось крови и слез, немало войн отполыхало, немало смелых и доблестных джигитов пало в сражениях за свободу и правду — сражениях, уже не столь далеких, не столь давних… Имя им — Революция.

Он перечитал сызнова все написанное и понял, что так и не добрался до сути. До истины. Все было шатко, рыхло, приблизительно. Не возникало уверенности, что описания исторических событий достоверны, что происходило все именно так…

Едиге в отчаянии смотрел на кипу вынутой из чемодана бумаги, на сотни страниц, исписанных его рукой… Он вспомнил вдруг старика Кульдари, который сочиняет поэму в пятьдесят тысяч строк, полагая, что создает эпохальное произведение. Но так ли уж велика разница — между Кулян-акыном и Едиге?..

Однако теперь для него кое-что прояснилось. Еще немногое, но тем не менее — кое-что… Нельзя писать по стародавним образцам для живущих во второй половине двадцатого века. Писать для современников — значит, смотреть их глазами, чувствовать их сердцем, жить их мыслями. Без этого историческое произведение превратится в фальшивую подделку, в скопище мертвых музейных экспонатов — или в красивую сказку, которая тешит фантазию и ласкает слух, но так же далека от истины, как… «Хамса» Кулян-акына — от поэзии.

Но, в сущности, что он знает о своих современниках?.. О тех, для кого пытается писать?..

Вот какие дела: даже спалить написанное — и то не можешь, — думал Едиге. Он брал из пачки за один раз по десять — пятнадцать страниц и, мелко разорвав, аккуратно складывал в корзину для мусора. — Если бы рядом горела печка, все было бы куда проще…

Надо куда-нибудь уехать, — думал он. — Чтобы разобраться в себе самом. Чтобы увидеть жизнь. Ведь я о ней только читал, надо увидеть. Время одно для всех, но люди-то разные. Кто живет настоящим, кто прошлым, кто будущим. Нет прошлого без будущего. Мне нужно посмотреть на это будущее, пощупать своими руками — оно рождается из настоящего, на глазах — каждую минуту, каждое мгновение…

Хорошо бы поехать на целину… Нет, все плохие романы кончаются этим. На целину едут в поисках экзотики. Не нужна мне экзотика. Гоген в погоне за экзотикой уехал на Таити, Моэм — на Самоа. Ну, а с меня хватит и нашей страны, то есть одной шестой мира. Хватит, чтобы познать жизнь, людей… Целина… Туда и без меня уже ездили многие. Сахалин… Край нашей земли. Там был Чехов… Интересно, должно быть. Или взять и отправиться к якутам?.. Тайга, мороз под шестьдесят градусов. Тундра, оленьи стада… Или податься к чукчам, ительменам? Ведь я неплохой стрелок, бью косулю в глаз. Не пройдет и недели, как сделаюсь заправским охотником… Надо уехать, куда-нибудь уехать. Уехать в такой край, где расстаются с прошлым и начинают новую жизнь. Где перекресток эпох…

Он был готов уехать, но что-то его еще удерживало.

Надо! — говорил он себе. — Пора!..

И так — день за днем…

— Сейчас я из тебя котлету сделаю! — встретил его Кенжек. Вид у Кенжека был такой угрожающий, как будто единственное, чего он дожидался, это возможности превратить Едиге в котлету, едва тот вернется.

Едиге в самом деле не на шутку испугался. Кенжека не узнать. Волосы, обычно гладко зачесанные, взъерошены и торчат дыбом, под левым глазом фиолетовый синячище во всю щеку, чуть не до брови, с кровоточиной по краям. Бешеные, налитые кровью глаза вот-вот вырвутся из орбит. Синяк на подбородке, на лбу, нос расквашен, поверх ноздрей запеклась кровь…

Едиге обхватил его за плечи:

— Что с тобой, Кенжек?..

Стиснув кулаки, Кенжек напирал на него грудью:

— Я тебя…

— Перестань!.. Что случилось?..

И тут неожиданно улетучилась вся злость Кенжека, вся его ярость. Словно в одно мгновение лишившись сил, он опустился на кровать, закрыл руками разбитое лицо. Только плечи у него еще вздрагивали — со стороны могло показаться, что Кенжек плачет.

Едиге в полнейшей растерянности присел рядом.

— Я дрался с Бердибеком.

Кенжек отнял от лица руки. Пальцы его тут же как бы сами собой напряглись и снова стянулись в кулаки. Но глаза были спокойны, холодны.

— Грязный человечишко… Гнать таких из науки!..

Едиге не знал, что и думать: Бердибек, синяки, драка… Все было так не похоже на Кенжека!..

— Что такое Бердибек, всем известно, — сказал он.

— Низкий, подлый, двуличный… — Кенжек стиснул зубы, заиграл набухшими желваками.

— Много ли от нас останется, старина, если мы начнем бить в рожу персонально каждого подонка. Это не метод — схватываться со всяким…