Вся эта информация так здорово плотно засели в голове, что даже потом, спустя месяцы, я абсолютно не напрягаясь все вспоминал.

Так как я шел отдельным списком, мой перевод затянулся. Почти весь мой мой призыв уже убыл в части к месту постоянного прохождения службы, в том числе и Серега Шевченко.

Мы пообещали друг другу не теряться и обязательно встретиться на гражданке после завершения срока службы.

Некоторые остались на учебу в сержантской школе.

Я же стоял, как мне сказали в штабе, за штатом и уже думал, что про меня совсем забыли.

В конце концов мне объявили перевод, на меня пришли недостающие документы и резолюции и я готовился к переезду к новому месту службы.

Я все же немного переживал.

Что ждет меня там? Интересная служба? Мытарства? Дедовщина?

* * *

И снова мне пришлось вливаться в новый для себя коллектив. Многие в первых же день мои сослуживцы заметили, что я набрал хорошую форму в учебке.

В первое же утро меня еще не переодетого в новую форму в моей застиранной хэбэшке и сапогах погнали на пробежку.

Я бежал получше остальных, а в конце, когда пришлось максимально ускориться, я рванул так, что за мной стояли тучи пыли.

Понял сразу, что бежится мне намного легче, чем остальным водолазам, я словно перышко порхаю и не чувствую усталости.

Легкие работают, как кузнечные меха? ровно пропускают воздух, ноги настолько привыкли к большим нагрузкам, что утренняя пробежка в пять кэмэ для меня — что разминка.

Спасибо отцам командирам в учебке. Теперь как никогда хорошо понимаешь смысл фразы тяжело в учении — легко в бою.

Те самые пятнадцать-двадцать километров бега в день были вовсе не лишними, и готовили матросов к таким нагрузкам.

Сразу после завтрака наш мичман, новый заместитель командира отправил меня в каптерку получать новую флотскую форму.

Никаких разномеров, все по фигуре, в отличии от учебки. ё

А больше всего мне понравились невесомые короткие хромовые ботинки.

Старую форму разрешили оставить. Она потом отлично пригодилась во время несения нарядов, а мои яловые сапоги не раз спасали мои ноги.

Мне помогли с черной пилоткой, которую нужно было особым способом хорошенько помять, подсказали, как и куда пришивать нашивки.

Теперь я выглядел, как все и это тоже помогало адаптироваться в коллективе.

Я пришел в самую младшую группу позже всех. Все знали, что я пришел по «блату». Но никто не задевает, не подшучивает, не строит козней.

Я привыкаю к ним, они ко мне. Просто присматриваемся друг к другу.

Нас десять человек. Ребята все с одного призыва, практически все прибыли из специализированной учебки.

Больших взводов нет, вместе с командиром, его заместителем и двумя радистами нас четырнадцать.

Нас, десять молодых бойцов, называли «карасями». Мы проходили боевое слаживание и программу обучения флотских водолазов-разведчиков.

В подразделении полагалась разбивка по парам и наш командир вечно экспериментировал, то разбивая старые пары и объединяя новые.

И это давало свой результат. Некоторые пары были эффективнее в в ориентировании на местности, но совсем не здорово взаимодействовали на полосе препятствий.

Или отлично перемещались ползком, но на кроссе приходили последними.

Хоть я и надеялся, что меня пронесет, но в один из дней у меня случился конфликт с сослуживцем из группы.

Нас подняли по учебной тревоге, и когда мы с оружием и снаряжением загружались кузов в «Шишиги», я не специально заехал каблуком ботинка в челюсть, идущего следом Михеева.

Вины моей в этом не было совершенно, но сослуживец наехал на меня и незаслуженно обвинил в ротозействе. При том, что все наоборот.

А на самом деле все обстояло так: он заболтался со своим напарником и подошел слишком близко.

Задний борт у шестьдесят шестого ГАЗона довольно высокий и мало вскочить и отжаться на прямых руках, нужно еще и перекинуть через него ногу, замахнувшись с высокой амплитудой.

Обсуждая что-то с напарником, Михеев он даже не смотрел перед собой. Ну, а я, понятное дело, глаз на затылке не имею.

Получив с замаха в лицо каблуком он сразу нашел «виноватого» и начал дерзить и оскорблять: