На сей раз Моника повернулась.

– Ах, какой ты добрый, - язвительно заговорила она.
– Херувимчик ты мой!

– Оставь, Моника, прошу тебя.
– Арман вынул было руки из карманов, но почувствовав новый приступ гнева, засунул их обратно.
– Я знаю, как трудно женщине дается беременность. Но вскоре этому придет конец, а пока мне бы не хотелось, чтобы ты вымещала все обиды на мне. Я готов помочь тебе чем только можно, но будь я проклят, если смогу снести такое отношение, как сейчас.

– Я, я, я, - заговорила Моника.
– Ты только о себе и думаешь. Одно "я" у тебя на уме. Твое виски, твой покой, твое терпение, твоя жизнь - то, что тебе хочется.

Задрав голову, она быстро прошагала мимо Армана и вышла из спальни.

– Подожди, - окликнул он.

Моника, не останавливаясь, спустилась по лестнице и прошла на кухню. Арман последовал за ней. Он пытался сглотнуть, но в горле застрял комок и ему одуряюще хотелось выпить.

– Послушай...
– снова начал он.

– О, Господь всемогущий!
– воскликнула Моника.
– Ты отстанешь от меня или нет? Одевайся и иди на работу. Ты и так уже опаздываешь.

Не в силах больше терпеть, Арман быстро прошел в столовую к заветному шкафу и налил стакан виски. Сделав пару глотков, он вернулся на кухню, держа в руке стакан, наполовину наполненный золотистой жидкостью.

– Понимаешь, Моника, - заговорил он, ощущая, как благодарное тепло разливается по жилам, - у тебя есть один недостаток. Очень серьезный.

– У тебя тоже есть один недостаток, - сказала Моника. Она смерила его взглядом и брезгливо отшатнулась, словно опасалась испачкаться.
– Он заключается в том, что ты совершенно омерзителен.

Ярость снова захлестнула его, застучала в висках. Арману хотелось наброситься на Монику, схватить и лупить по щекам до тех пор, пока голова не отвалится. Или швырнуть через всю комнату. Вместо ответа он поднес к губам стакан и опорожнил его.

– Тебе не удалось меня провести, Арман Бержерон, - не унималась Моника.
– Остальным-то ты сумел пустить пыль в глаза, но не мне. Я знаю тебя как облупленного. Сразу раскусила. Ты родился омерзительным и таким же подохнешь!

– Тогда какого черта ты вышла за меня?
– выкрикнул Арман.

Голос Моники прозвучал тихо и спокойно.

– Потому что так хотела моя бабушка, - сказала она.
– Потому что я не становилась моложе и мне был нужен муж. Потому что я была такая дура, что надеялась со временем сделать из тебя приличного человека. Я надеялась, что в хорошем доме и в семье ты вылезешь из привычной грязи. Я надеялась, что буду тобой гордиться, а вместо этого мне даже стыдно показать тебя своим родным из Ливингстона. Да, я в тебе жестоко ошиблась, но ты не рассчитывай, что, если я уж оказалась в западне, то я буду валяться в грязи вместе с тобой.

– Это ты оказалась в западне?
– выкрикнул Арман.
– Ты? В жизни не слышал подобного вздора!

– Да, - голос Моники сорвался на визг.
– Да, я в западне.
– Она прижала кулачки к животу.
– Ты только посмотри на себя. Только посмотри. Почти всегда пьян или же пьянствуешь со своими мерзкими дружками, пока я прозябаю одна в доме, который тебе бы не видать как своих ушей, если бы не деньги моей бабушки, в занюханном городке, где мне все противно, но откуда я не могу уехать, потому что мне стыдно показать тебя своим родным. Я в западне, потому что вынуждена носить в своем чреве нежеланного ребенка, зачатого из-за твоего скотского пьянства. И не надейся, что я забуду об этом хоть на минуту. И не моли меня о прощении, потому что я тебя никогда не прощу. Ты за все заплатишь. До своего последнего вздоха заплатишь.

Арман осторожно поставил стакан на стол, натянул пальто, остановился прямо перед Моникой и посмотрел на ее искаженное лицо.

– Будь проклята, Моника, - сказал он. Чтоб тебе гореть в геенне огненной!

С рождением Анжелики ничего не изменилось. А кое в чем даже ухудшилось, поскольку до того, как ребенок появился на свет, Арман мог хотя бы мечтать о том, чтобы сбежать. Правда, такие мысли закрадывались в его голову лишь по ночам, в особенности после крепкой выпивки.

Почему бы мне не удрать?

Но нет. Бержероны не из тех, кто бросают на произвол судьбы беременных жен.

Хотя Моника не пропадет. Кто угодно, но только не Моника. Пока у нее есть ее дом и вдосталь чистящих средств, она будет довольна и счастлива.

Я мог бы вернуться домой на ферму. А ей посылать деньги.

Мне бы не пришлось больше ни видеть ее, ни слышать ее проклятья и ощущать ее ненависть.

Я бы ушел, чтобы никогда не возвращаться.

Но в тот вечер, когда доктор Саутуорт протянул Арману орущий розовато-золотистый комочек - Анжелику, - Арман понял, что никогда больше мысли не допустит о побеге. Улыбнувшись смоpщенному личику дочурки, Арман подумал, что отныне навеки связан с Моникой невидимыми узами - любовью к прелестной малютке.