Наконец они добрались до подножия дерева. Здесь в стволе дерева находится дверной проем. Ветви и лианы обросли им, как толстыми прутьями. Он забаррикадирован от всего мира. Единственные следы попыток проникновения — пять древесных лоз, у которых отрезаны и вырваны куски. Раны все еще сочатся темно-красным соком.

— Теперь, как мы тренировались, — инструктирует женщина.

Мальчик-юноша — молодой Илрит, насколько я могу судить, — опускается на колени и кладет обе ладони на дверной проем. Наклонив голову к небу и раздвинув губы, он выводит парящую песню, которая вьется между падающими серебряными листьями. Его голос еще не успел полностью углубиться, а он уже выдает ноты почти пронзительной силы.

Мое предплечье покалывает от этого звука. Это первое настоящее ощущение, которое я испытала с момента прибытия сюда, и оно привлекло мое внимание к отметинам на моей коже. Они кажутся такими же, как всегда.

Когда песня заканчивается, они ждут, уставившись на дверь.

Плечи Илрит опускаются.

— Я не слышал ее песни.

— Я тоже, — говорит женщина тоном, в котором теплая поддержка контрастирует с усталым унынием. — Ее голос молчит уже много веков. Даже самые старые из нас не слышали ее слов. В этом нет ничего постыдного.

— Но я подумал, что Леди Леллиа могла бы рассказать нам о другом пути. — Юноша продолжает горбиться, стоя к ней спиной. Его следующие слова настолько незначительны, что, если бы они были произнесены нормально, я сомневаюсь, что смог бы их услышать. — Что я мог бы помочь…

— Дитя мое, лучший способ помочь тебе — это взять на себя мантию, для которой ты был рожден. — Она опустилась на колени рядом с ним.

— Если я сделаю это, ты… ты… — Его голос надломился.

— Я сделаю все, что должна, чтобы защитить тех, кого я люблю. — Она садится и притягивает его к себе, крепко прижимая к себе. Женщина поцеловала его в висок. — Теперь ты должен сделать то, что необходимо, чтобы защитить наш дом, тех, кого мы любим, твоих сестер и отца.

— Я не готов. — Он закрывает лицо руками. — Я едва могу спеть песню, чтобы пройти по ее священной земле.

— Ты будешь готов, когда придет время, — успокаивает сына мать. Но при этом она не смотрит на него. Она смотрит на него через плечо спокойным и отрешенным взглядом, уходящим далеко за горизонт.

— Может быть, есть другой путь?

— Илрит… — Она снова обращает внимание на сына, а затем на дерево, стоящее высоко вверху. Рот матери Илрита сжат в жесткую линию решимости. Но глаза ее почти переполнены печалью. — Герцог Ренфал говорит, что Лорд Крокан хочет, чтобы раз в пять лет ему приносили в жертву женщин, богатых жизнью и державших в руках милость Леди Леллии. Именно за это знание он отдал свою жизнь. Другие жертвы не помогли, наши моря становятся все более опасными.

— Да, но почему это должна быть ты? — Он поднимает глаза на мать.

Она убирает волосы с его бровей. В объятиях матери каждый мужчина становится мальчиком.

— Потому что кто может быть богаче жизнью, чем Герцогиня Копья? Кто сильнее держит в руках грацию, чем я, с Рассветной Точки? Кто лучше певца хора? — Она улыбается, но улыбка не достигает ее глаз. — Мой долг — защищать наши моря и наш народ любой ценой, как и твой. Ты должен принести свою клятву, чтобы началось мое помазание.

— Я не думаю, что смогу… — Он стыдливо отводит взгляд.

— Конечно, сможешь.

— Сделай это. — В разговор вступает новый голос. Знакомый. Я оглядываюсь через плечо. Позади меня, дальше по пляжу, стоит тот Илрит, которого я знаю. Он вырос.

У него нет двух ног, он парит, задрав хвост, словно подвешенный в воде. Он двигается, как в море, но здесь он парит в воздухе.

— Илрит?

Почему-то он меня не слышит. Возможно, он и не видит меня, потому что бросается мимо меня к юноше.

— Илрит, что это за место? Что происходит? — пытаюсь я докричаться до него.

Илрит нависает над своим младшим, источая презрение и ненависть, когда юноша отталкивает руки матери и снова занимает позицию перед дверью в дерево. Но он не поднимает ладони к дереву. Илрит пытается подтолкнуть своего младшего вперед. Мышцы взрослого пульсируют в лучах солнца, выпуклые от усилий. На его брови застыла ярость. Но ребенок словно вылеплен из свинца, он не замечает, как напрягается его взрослый.

— Илрит! — кричу я.

— Давай! — кричит он на себя помладше. — Не медли! Не будь тем, кто удерживает ее!

— А теперь поклянись в верности старым богам и Вечному Морю, которое ты поклялся защищать, — мягко наставляет его мать. — Принеси свои клятвы, чтобы ты мог владеть Рассветной Точкой.

— Мама, я… — Молодой Илрит не шелохнулся, не обращая внимания на старшего.

Женщина открывает рот, чтобы заговорить снова, но закрывает его со вздохом. Смирение смягчает ее брови. Она слегка наклоняет голову.