Он моргает, и на его лице на мгновение появляется ясность.

— Виктория? — шепчет он между нашими мыслями. В том, как он это произносит, есть что-то неожиданно интимное, еще более напряженное от того, что наши руки переплетены.

— Илрит, мы… — Я не могу говорить достаточно быстро.

Громкий рев прерывает меня, и над пляжем проносится пронзительный ветер. Корни дерева стонут и трещат, падая в бледное море. Вдали туман сгущается в лицо, застывшее в вечном гневном крике. Лицо самой ненависти.

Илрит снова сгорбился, глаза его потухли, опустившись на песок. Он снова превратился в оцепеневшую статую.

— Какой в этом был смысл? В чем вообще смысл? Неужели боги действительно оставили своих управителей?

Упоминание о богах переводит взгляд на мое предплечье. Это слова-песни, обретшие форму на моей плоти. Лючия хотела, чтобы я сделала это, потому что я обладала их магией. Я смотрю между ним и далеким лицом, которое заостряется по мере приближения.

Я не знаю, что делаю, но…

— Я чертовски плохой певец, Илрит. Видишь, до чего ты меня доводишь? — Никакой реакции на мои горькие слова. Проклятье. — Ладно, ничего…

Я открываю рот и начинаю петь. Не мысленно, а горлом. Получается несколько вихляющих нот. Ужасно, правда. Я никогда не была хорошим певцом. Но я пою слова так, как они приходят ко мне инстинктивно, так, как мне кажется правильным,

«Приди ко мне.

Я зову тебя.

Приди, приди…»

Его осеняет ясность. Глаза Илрита слегка расширяются. Я немедленно прекращаю петь. Он хватается за мое разрисованное предплечье.

— Ты пела.

— Я же говорила, что это плохо.

И все же он смотрит на меня с удивлением, как будто я прекраснее самой искусной примадонны. Но это мгновение длится недолго: Илрит оглядывается по сторонам, наконец-то увидев, как рушится мир. Но его это не удивляет. Он тихонько вздыхает, и в этом вздохе сквозит усталость, более глубокая, чем самая низкая точка океана. Его взгляд падает на лицо вдалеке, устремляющееся к нам, словно желая поглотить весь этот остров за один укус.

— Нам нужно идти, — настаиваю я.

— Тебе не следовало здесь находиться. — Его глаза переходят на меня, и на мгновение вся печаль, на которую когда-либо был способен человек, становится моей. Он отдает мне все это. Жалость. Сочувствие. Тоску. — Это кошмар, который не должны пережить другие.

Илрит поднимается, зависая в воздухе, словно в воде. Он протягивает мне руку, и я настороженно смотрю на нее. Моя ладонь скользит по его ладони, и в течение мгновения он не делает ничего, кроме как сжимает мои пальцы. Я встречаю его пристальный взгляд, и между нами проносится тысяча невысказанных слов. Ничего не сказано. Но понимание, превосходящее слова, погружается в меня, как тепло его пальцев. В этот мимолетный вдох барьеры между нами оказываются не такими прочными, как хотелось бы каждому из нас. Нам удается заглянуть в душу друг друга.

Какая-то часть меня хочет отстраниться. Спрятать свое лицо и свое сердце. Но одинокий уголок, принадлежащий женщине, которая слишком много ночей проплакала в одиночестве, жаждущей утешения в объятиях, не хочет ничего, кроме как задержаться здесь. Чтобы этот момент затянулся настолько, чтобы моя боль стала общим бременем. Даже если мысль о том, что кто-то другой действительно увидит мое сырое и усталое сердце, так же страшна, как вырезать из него кусочек и передать его.

— Давай вытащим тебя отсюда, — шепчет он, когда вой начинает усиливаться, нарушая транс.

Я киваю, не в силах больше ничего сказать.

Взмахнув хвостом, он плывет вверх по воздуху. Меня тянет за собой, я невесома. Воздух проносится по моей коже, и это первое, что я чувствую.

Нет… не воздух.

Крошечные пузырьки.

Я моргаю, глядя, как мы поднимаемся навстречу солнцу и удаляемся от грохота под нами. Мир продолжает разрушаться, паутинные трещины гонят нас вверх. Илрит смотрит вниз, продолжая парить с сильными взмахами хвоста.

— Держись.

Я крепче сжимаю его руку.

Пузыри проносятся надо мной. Мы врезаемся в ветви дерева, и нас встречает ослепительный свет. Я задыхаюсь и инстинктивно вздрагиваю, ожидая боли. Но боли нет.

Я моргаю, когда свет исчезает — он больше не ослепляет меня. Я все еще вишу над Илритом в его постели. Кончики пальцев Лючии все еще лежат поверх моих и лежат на его висках. Но теперь его глаза открыты.

Герцог пристально смотрит на меня, словно пытаясь вползти обратно в мое сознание. Затем, когда реальность рушится вокруг нас обоих, он гневно нахмуривает брови. Он переводит взгляд на Лючию, которая удивленно вскрикивает и отдергивает руки.