— Да, — ответил я.

— Да, — повторил он, и снова произнес «да», со вздохом… Тогда я его не понял, а понял спустя несколько месяцев, к каковой поре я тотчас же перескочу, и мы снова перенесемся в Тролльхеттан. Я прибыл сюда осенью на обратном пути и провел несколько дней среди этой могучей природы, куда все более и более вторгается хлопотливая людская жизнь и мало-помалу превращает все живописное в фабрично-полезное. Тролльхеттан должен приносить пользу, пилить бревна, приводить в движение мельницы, ковать и разламывать; одно возле другого вырастают строения, через пятьдесят лет здесь будет целый город… Но история моя не о том! Я прибыл сюда, как уже было сказано, осенью; тот же рев, те же гулы, тот же подъем и опускание шлюзов, те же говорливые мальчишки, что водят путешественников к Адскому водопаду, железному мосту, островку и трактиру. Здесь я и сидел, перелистывая собранные на протяжении ряда лет книги, куда путешественники записывали свои имена, а также чувства и мысли, навеянные Тролльхеттаном; почти всегда одно и то же, удивление, выраженное на разных языках, чаще всего по-латыни, причем следующими словами: «veni, vidi, obstupui!» [18] . Один написал: «Я видел, как шедевр природы шествует через шедевр искусства!», другой не может высказать, что он видел, а того, что видел, не может высказать. Некий заводчик приветствует пользу, он написал: «С величайшим удовольствием повидал эту полезную для нас в Вермланде работу Тролльхеттана». Пасторша из Сконе, как она себя именует, придерживалась семейной темы и поведала в памятной книге о чувствах, навеянных Тролльхеттаном, лишь одно: «Дай Бог счастья моему зятю, ум-то у него есть!» Иные присовокупили к чужим излияниям плоские остроты, зато средь всей этой писанины сверкает, подобно жемчужине, стихотворенье Тегнера, собственноручно им здесь записанное 28 июня 1804 года.

Я поднял глаза от книги, и кто же передо мной стоял, кто мне явился, чтоб вновь исчезнуть? — старик из Тролльхеттана; пока я себе странствовал, забравшись аж к берегам Сильяна [19] , он непрерывно совершал плаванье по каналу, осматривал шлюзы и заводы, изучал пригодность пара ко всякой службе, он заговорил о железных дорогах, которые надумали прокладывать в Швеции, о ветке между Ельмареном [20] и Венерном… Однако железных дорог он никогда еще не видал, поэтому я описал ему эти протяженные пути, которые представляют собой то валы, то высоченные мосты, то залы длиною в мили, пробитые в горах взрывами, рассказал про Америку и про Англию.

— Завтракаешь в Лондоне, и в тот же самый день пьешь чай в Эдинбурге.

— Это и я могу, — произнес старик, причем таким тоном, как будто никто, кроме него, на это не способен.

— Я тоже могу, — сказал я, — и я это делал.

— Кто ж вы такой? — спросил он.

— Обыкновенный путешественник, — ответил я, — путешественник, который оплачивает свой проезд. А вы кто?

Тут старик вздохнул.

— Вы меня не знаете, мое время прошло, власть моя кончилась, Бескровный сильнее меня… — сказал — и скрылся.

И тогда я понял, кто это был! Каково же приходится бедному Горному духу, который лишь раз в столетие выходит наружу поглядеть, как подвигаются дела на земле. Это был Горный дух, и никто другой, ибо в наше время любой просвещенный человек намного умнее; и я не без чувства гордости взглянул на свой век, с его шумящими колесами, тяжелыми ударами молота, ножницами, что так мягко режут металлические листы, с толстыми железными брусьями, которые переламываются, точно палочки сургуча, и музыкой, где звучит удар молотом: «Дело, дело, сто тысяч талеров!», и все это благодаря пару — благодаря человеческой мысли и гению!

Был вечер; я стоял на пригорке возле старых Тролльхеттанских шлюзов, смотрел, как по лугу на распущенных парусах плывут корабли, большие и белые, похожие на привидения. Тяжело громыхая, отворялись шлюзовые ворота, так, рассказывают, отворялись медные врата тайного судилища [21] . Вечер был такой тихий; в глубокой тиши слышались водопады Тролльхеттана, словно хор сотен водяных мельниц, всегда одна и та же мелодия, одна-единственная, а сквозь нее пробивался мощный глубинный грохот, как бы идущий из-под земли, именно это и давало ощутить бесконечную тишину в природе. Внезапно из-за деревьев показалась большая птица и, тяжело взмахивая крыльями, полетела в лес, спускавшийся к водопадам. Был ли то Горный дух? — Хочется верить, так оно всего интереснее.

В райском саду, под древом познания, стоял розовый куст; в первой же розе, что на нем распустилась, родилась птица, полет ее был стремителен, как луч света, оперенье — дивно, песнь — чудесна.

Но когда Ева сорвала плод с этого древа, когда ее с Адамом изгнали из райского сада, с пламенного меча карающего ангела в гнездо птицы упала искра, и оно загорелось. Птица погибла в огне, но из раскаленного яйца вылетела новая, единственная, навсегда единственная птица Феникс [22] . Легенда гласит, что она обитает в Аравии и каждые сто лет сжигает себя в своем гнезде и что из раскаленного яйца вылетает новый, единственный в мире Феникс.

Эта птица кружит Около нас, быстрая, как свет, в дивном оперенье, с чудесной песнью. Когда мать сидит у колыбели ребенка, птица слетает к его изголовью, и от взмаха крыл ее над детскою головкой появляется ореол. Стоит ей залететь в скромное жилище, и оно озаряется солнцем, а убогий сундук благоухает фиалками.

Но Феникс не только аравийская птица, она реет в зареве северного сияния над ледяными равнинами Лапландии и прыгает среди желтых цветов коротким гренландским летом. В медных копях Фалуна [23] , в угольных шахтах Англии вьется она припудренной молью над книгой псалмов в руках благочестивого горняка. На листе лотоса плывет она по священным водам Ганга, и при виде ее глаза юной индиянки светятся радостью.

Птица Феникс! Ужели ты ее не знаешь, эту райскую птицу, священную лебедь песнопений? На повозке Феспида [24] сидела она, подобно болтливому ворону, хлопая черными, выпачканными в подонках крыльями; красный лебединый клюв звонко перебирал струны исландской скальдической арфы; она восседала на плече у Шекспира, точно ворон Одина [25] , и шептала ему на ухо: «Бессмертие!»; а на состязании певцов в Вартбурге [26] пролетала через рыцарский зал.