Мы перебирали её носильные вещи. Когда я предлагала выбросить то, что уже не имеет вида, изношено, она говорила твёрдое «Нет». Мне приходилось приводить кучу аргументов, наиглавнейший из которых был один – мы не сможем вывезти всё. Это слишком много для моих рук и для поезда.

В очередной мой подход к мешку «на выброс» она произнесла фразу: «Тебе лишь бы выбросить. Тебя, вообще, не волнует, чего я хочу. Была б твоя воля, ты бы и меня выбросила». И тут меня порвало. Я понимала, что делаю всё возможное, чтобы ей помочь, позаботиться о ней, забрать к себе, но она сейчас живёт в своей ирреальности, где красной нитью пульсирует убеждение: «Я никому не нужна. Мои проблемы и чувства никого не волнуют. Надо драться за всё, что моё».

Я так ясно это увидела, как будто мне показали кино.

Тут же горячей волной окатило осознание, что я и сама живу в этой ирреальности. Часто не замечаю искренней заботы мужа и детей, не говорю им, что чувствую, когда мне больно или тяжело и включаю режим выживания.

Когда становится мучительно больно за бесцельно прожитые годы, лучший выход – хвататься за что-то осязаемое, материальное. Шопинг, трудоголизм, накопительство. Перенести вектор внимания, чтобы убедить себя, что всё, что чувствуешь и переживаешь в этот момент, не так важно. В первую очередь, не важно для себя. Так проще проживать боль. Я подхватила эту программу в детстве, как единственно рабочую. От мамы. А она – от бабушки. И в моих детях это всё тоже уже проявлено.

Я чётко увидела эту программу выживания моего рода, которые мама мне сейчас демонстрировала. Выживание любой ценой (через хитрость, манипуляции, сценарий жертвы, тотальный контроль, стяжательство) – это рабочий способ пережить сложный период. Его не выкорчевать просто так. А я хотела.

Ведь я и сама часто говорила мужу и детям: «Я тут никому не нужна. Никого не волнует, что я чувствую». Сама истерила, когда дети что-то разбивали или ломали. Когда не хватало денег до зарплаты и приходилось есть голые макароны. Всё это – отголоски программы выживания. Я ей подчинялась и сопротивлялась одновременно. Не хотела, чтобы это стало для нас нормальным. Боялась, что мы никогда не выберемся из этого.

Я хотела управлять своими чувствами и своей жизнью и не умела.

Тогда, в Москве, когда мы перебирали вещи, мне стало настолько страшно не смочь никогда, что я сказала маме очень громко: «Ты мне, пожалуйста, такого никогда больше не говори. Как ты можешь так? Откуда ты взяла, что мне на тебя наплевать? Если ты когда-нибудь ещё скажешь мне, что ты мне не нужна, то я перестану с тобой общаться». И вышла из квартиры. Подышать.

В том моменте и в том состоянии меня не хватило на «ты-я-мы». Эту целительную фразу я смогла сформулировать только через месяц, когда мама уже немного пришла в себя. Она опять стояла в дверях нашей квартиры со всеми своими сумками. Я спросила: «Ты точно решила? Может, всё-таки останешься?» А хотела сказать: «Я понимаю, что тебе тяжело и кажется, что ты в нашем доме никому не нужна. Мне тоже тяжело. И я тоже чувствую, что никому не нужна. Давай мы с тобой договоримся, что с этого дня мы станем нужны самим себе. Ведь мы рождены по великому божьему замыслу и не имеем права жить свою жизнь так, чтобы Богу было от этого горько. Я предлагаю нам обеим жить так, чтобы Бог восхищался тем, какое великое мудрое чудо он сотворил. Давай друг другу помогать в этом? Как тебе? Не уезжай».

Мама промолчала и уехала.

Я не нашла в себе сил произнести спасительную фразу вслух.

Когда я увидела свой эмоциональный инфантилизм и бросила силы на то, чтобы созреть сердцем, я научилась:

Конец ознакомительного фрагмента.