В общем, сидели мы втроем, а получалось -- по-одиночке. Я -- о своем, о девичьем, Давид -- о своем, о кошачьем, Кинолог -- о своем, о киноложеском. Наконец, я очнулась и сказала Давиду достаточно резко, что он в это время суток мог бы уже расслабиться и не суетиться. Что кота я не собираюсь присваивать и отдам (C), если они того пожелают и, кстати, если вообще признают его своим. Суккот все это время достаточно сурово зыркал на нас из-за подушек -- было очевидно, что Давид и его напрягал.

– - Это -- Кот (C). Зовут его Аллерген. Я его им подарил и могу утверждать, что это он,-- сказал Давид спокойно.-- Он меня узнал -- видела же как Кот на меня таращился.

– - Ты сам первый начал эти "гляделки"!
– - напомнила я. Он же и правда первый начал.

– - Брось, Рахели. Для тебя это ничего не изменит. А я сделаю, что должен.

– - Аркадий, не говори двусмысленно,-- пробился сквозь алкогольный туман Кинолог и опустил веки.

– - Ты же не повезешь им кота сейчас, правда? Ночь все-таки.

– - А (C) в это время не спят. Я их в это время в Интернете наблюдаю. Если они не гуляют. Они называют это время "часом средних собак".

– - Средних сук,-- обиженно отозвался Кинолог.

– - Они так структурируют время. Хочешь, докажу, что они не спят? Где у тебя комп?

– - В спальне, я полагаю. Как ируканские ковры, гы,-- вынырнул Кинолог.

Кажется, мы все-таки оказались на конвейерной ленте, медленно ползущей в направлении Давидовых представлений. И сойти с нее было можно, но не хотелось обижать Давида, да и вообще -- ради чего, чтобы остаться на обочине? Так хоть едем. Поспешно уверив себя, что это -- вполне неплохое лекарство от скуки, я слегка приободрилась от того, что еще могу поспешно себя в этом уверить. Значит, есть просветы в серой облачности последнего времени... нет, все-таки не "последнего времени" (это уже окончательный диагноз мирозданию), а субдепрессивного периода моих разборок с самой собой...

Кот

Похититель уставился на меня, а я -- на него. Я давно ждал возможности как следует рассмотреть его раритетный софт, но окунулся слишком глубоко -яростная ненависть Моше ослепила меня, ударила. Я завыл, надеясь сбежать от нее, но и бежать не решался -- она бы настигла. Нельзя поворачиваться хвостом к такой ненависти.

Когда вертикалки сметают осколки разбитой посуды, и они потом побрякивают, посверкивают в совке, так и века смели раздробленные софты в одну горстку, перемешали. И теперь мелкие кусочки этих софтов, ссыпанные из совка в Похитителя, несут в себе осколки памяти. Слишком острые осколки памяти.

Моше ненавидел котов, как может ненавидеть только диссидентствующий египтянин. Нет, сильнее -- как египетский еврей. Нет, еще сильнее -- так может ненавидеть котов только еврей, выращенный, как египтянин. Эта ненависть отсекла от воплощения благословенные времена Великого Египта с его бархатной кошачьей революцией, и не дала сынам Эсава вернуть украденное вертикалами первородство.

Еще во времена Древнего Царства стало ясно, что сыны Якова не способны на равные отношения с котами. Они видят в коте или бога, или животное, но только не равное существо. Еще во времена Древнего Царства стало ясно, что сыны Якова не достойны украденного Благословения. И все должно было стать на свои места. Сыны Якова поселились в Египте, сползая к тотальному рабству. А их хозяева считали себя рабами обожествляемых котов, сынов Эсава. Первородство, залежавшееся на скудном столе рабов, вот-вот должно было упасть нам в лапы.

Но пришел этот вертикал, Моше, и вымолил право на еще одну попытку осуществить Благословение. Он верил, что может обойтись без кошачьих и без двойственности сфинксов, но не было уже прежнего доверия к вертикалам. И пытаться осуществить Благословение он должен был с нами вместе. В Земле, текущей молоком и медом. Вертикалы стараются не замечать, что Земля Обетованная должна была прежде накормить молоком нас и лишь потом дать мед этим сладкоежкам.

И мы ушли с ними из благословенного Египта, где нас обожествляли, а мы обожествлялись. Потому что так было надо. А Моше нас терпел, вернее терпеливо ненавидел. И даже в своих книгах упомянул лишь, что с ними из Египта вышло множество "иноплеменников". А ведь в отличие от этих рабов, нам было что терять "кроме собственных цепей", дорогих!

Моше все время казалось, что его племя не отрицает нашу божественную сущность. Он просто выкипал от ненависти на медленном огне пустыни, как чайник со сломанным свистком на плите.

Моше делал все правильно. Но он не торопился. Он хотел выиграть время, выждать, когда рабская сущность его племени сменится дикой необузданностью кочевой жизни, когда пустыня выест из их софтов встроенные понятия, выжжет каленым воздухом желание найти дорогу обратно. А рабы не умеют ждать. И не умеют добывать ни пищу, ни свободу выбора. Изнуряющая жажда раба -- быть послушным, сегодня, сейчас, видеть перед собой господина, а не представлять его абстрактные воплощения.

Моше ушел за божественными откровениями, а мы, дорогие, спокойно смотрели ему вослед, понимая что произойдет.

Моше слишком долго выторговывал права и привилегии для своих. Сорок дней и ночей сражался он, заикаясь, с Высшей справедливостью и проиграл. И ушел Моше с двумя скрижалями Завета: для вертикалов и для дорогих котов!

Чем дольше отсутствовал Моше, тем лучше относились к котам вертикалы, тем больше задабривали. И бока наши залоснились, и глаза наши очистились от голодного гноя, и походка наша уподобилась львиной. И вот вертикалы возжелали служить нам, и молиться на нас, и жертвоприносить нам, дорогим. Левиты робко прятали жирные глаза и ничего не замечали, сдавались без борьбы. И настал миг, когда Аарон, брат Моше, решился воплотить народные чаяния. Под нашими насмешливыми пристальными взглядами, он приказал вертикалам принести золотые кольца, которыми они украшали свои лысые уши. И отлил Аарон из ушных колец Золотого Кота. А золота было собрано столько, что получился Золотой Кот огромным, словно бык.