— Сильнее что?

— Сильнее, пожалуйста, ваша светлость.

— Вот так-то лучше, — говорит он, выходя из меня и входя сильнее. Все мое тело слегка дергается на кровати.

— Я никогда никого так сильно не хотел трахнуть, — рычит он. — Ты сводишь меня с ума. Я собираюсь трахнуть тебя прямо на этой кровати. Тебе бы этого хотелось, не так ли?

— Да, — бормочу я сквозь волосы. Мой мир сузился до того волшебного действия, которое его член проделывает с моей передней стенкой, до таинственной боли, которую только он может облегчить.

— Если ты думаешь, что я отпущу тебя после этого, ты ошибаешься, — говорит он. Его рука скользит вверх по моему боку, сжимая мою талию, прежде чем вернуться к бедру, чтобы он мог жестко войти в меня. Я принимаю это, я отталкиваюсь, я впитываю каждое ощущение, которое он дарит мне, как жадная, чертова маленькая шлюха, какой и являюсь.

— Больше никаких священников, Белина, — предупреждает он. — Я не хочу, чтобы после этого к тебе прикасался другой мужчина, слышишь?

— Ммм, — отвечаю я, потому что все, чего я хочу, — чтобы этот мужчина командовал мной, прикасался ко мне, трахал вот так, и заставлял чувствовать себя так до конца моих дней.

— Нет. Никого. Другого. — он врезается в меня снова и снова, и я громко стону, отчаянно цепляясь за простыни растопыренными пальцами.

— Скажи мне, что ты поняла.

— Я поняла, — выдыхаю я, содрогаясь. Боже. Боже. Я так близко. Я обильно потею, у меня текут слюни на простыню, и нижняя половина моего тела может не пережить этого последнего взрыва.

— Ты моя, — хрипло говорит он мне. В этот момент у него не больше дара речи, чем у меня.

— Я твоя, — обещаю я, прямо перед тем, как боль взрывается, и все мое существо ?

превращается в чистый белый свет.

Белль

— Ммм, — говорю я, касаясь губами теплой кожи. — Отлично.

Теплая кожа вибрирует, когда смешок раздается прямо у моего уха. Возможно, это лучший звук, который я когда-либо слышала.

— Господи Иисусе, — говорит епископ, который, я почти уверена, также является Рейфом, любовью всей моей жизни. — Я никогда раньше не видел, чтобы ты так сильно кончала. Ты, должно быть, глубоко в подпространстве, детка.

— Это… было… великолепно, — соглашаюсь я.

Он снова сотрясается от смеха, и этот смех вибрирует в его руках, обнимающих меня, в его ноге, закинутой на мою и в груди, которую я в данный момент использую как подушку.

— Бедный малыш, — говорит он. Он целует меня в макушку, и я прижимаюсь к теплу его тела, как кошка. Нас окутывает что-то мягкое и уютное, но я слишком устала, чтобы открыть глаза и посмотреть, где мы находимся.

Но я могу поцеловать его. У меня никогда не будет недостатка в силах сделать это. Прижимаюсь губами к редким волосам на его груди, вдыхая неповторимый, опьяняющий аромат его кожи.

— Люблю, — выдавливаю я из себя.

— И я люблю тебя. — он сжимает меня крепче. — Просто не торопись. У нас впереди вся ночь. Я сейчас приготовлю тебе ванну.

— Ммм. — принять ванну звучит неплохо. Я хочу спать, но это очень заманчиво. Мое тело чувствует себя уставшим, но в то же время я чувствую себя более расслабленной, а мышцы более вялые, чем когда-либо. Закрываю глаза и наслаждаюсь тем, что мой парень прижимает меня к себе еще несколько минут.

По мере того, как сознание приходит в норму, пелена начинает рассеиваться.

— Где священники? — спрашиваю у груди Рейфа, и на этот раз они звучат как настоящие.

— Три потрясающих оргазма, и ты хочешь знать, где эти чертовы священники? — спрашивает он. — Невероятно.

Я хихикаю.

— Нет, я имею в виду, мне неловко. Им, должно быть, было не очень весело.

— Детка, это была самая страстная прелюдия в их жизни.

— Но ты не можешь так накручивать своих клиентов и не давать им разрядки, — протестую я. — Если ты будешь продолжать в том же духе, у тебя их не останется.

Он снова хихикает.

— Дальше по коридору происходит еще одна сцена. Двенадцать так называемых девственниц. Эти ребята сразу же отправились туда — они, должно быть, были похожи на диких зверей.

— Хорошо, — говорю я. — Они отлично поработали.

Он ущипнул меня за плечо, и я вскрикнула.

— Больше никаких священников, помнишь, сестра Белина? — спрашивает он своим зловещим и ужасно возбуждающим голосом епископа. Он снова наклоняется к моему уху и произносит нараспев: — Ты моя. Вся моя.