— Не давайте ей слишком много, — говорит епископ. — Я хочу услышать мольбу этого прелестного ротика, прежде чем переверну ее и трахну.

О Боже, о Боже, о Боже. Поток влаги заливает меня между ног. Я такая мокрая, такая распутная, что мне следовало бы умолять этих мужчин проявить милосердие и оставить меня наедине с моей скромностью, но на самом деле я хочу совсем противоположного.

Я хочу, чтобы они использовали меня, и грабили, и выжимали из меня все соки, а потом я хочу, чтобы епископ превратил меня в свою мягкую, податливую игрушку и трахал снова и снова.

Мой клитор слегка щекочут — что это было? Перо? Что бы это ни было, это пытка. Все мое тело готово взорваться. Я сглатываю скопившуюся во рту слюну и начинаю умолять.

— Пожалуйста. Пожалуйста, ваша светлость, сжальтесь надо мной. Я не вынесу этого, я не могу…

— Она так сладко просит, — говорит он насмешливым голосом, от которого у меня на глаза наворачиваются слезы унижения и разочарования, а из моей бесстыжей киски вытекает еще немного влаги. — Дай ей свои пальцы. Посмотрим, сколько она сможет принять.

А потом один, два пальца проникают в меня, но из-за того, что я насквозь промокла, я легко их принимаю. Добавляется третий, и он чертовски жжет, но давление на мои внутренние стенки такое наполняющее, такое удовлетворяющее, что я прижимаюсь к руке мужчины и принимаю все ощущения, которые он дарит. Мои соски все еще пощипывают, а все остальные части моего тела красиво разглаживают, ласкают и заботятся о них, и стимуляция божественна, это божественно, но мне все еще нужно…

— Такая хорошая маленькая монахиня, — говорит епископ. — Посмотрите, как хорошо ее киска принимает пальцы, святой отец. Думаю, она заслужила оргазм. Вы можете позволить ей кончить.

Я задыхаюсь, готовя свое тело к такому натиску, которого оно наверняка не выдержит. Если в следующую секунду я не почувствую прикосновение человеческой плоти к своему клитору, я потеряю сознание.

И вот пальцы оказываются на моем клиторе, кажется, что это два пальца, а руки на моих сосках безжалостно сжимают их, и каждое нервное окончание в моем теле горит огнем, а стимуляция клитора настолько необычайно совершенна, что посылает огненные волны удовольствия, проходящие через каждый миллиметр моего тела, и я не могу этого вынести. Не могу, у меня нет ни единого шанса.

Я парю. Нервная система моего тела все крепнет и крепнет, прежде чем взорваться вспышкой белого света, оглушительного шума и ощущений, которые приходят, приходят и приходят. И только когда я начинаю спускаться с небес, где бы я ни побывала, я осознаю, что священники удерживают меня, и мое тело дергается, а рот извергает какую-то тарабарщину.

Прикосновения к моей коже становятся мягче. Руки, ласкающие мои соски, в неподвижности сжимают мои груди. Пальцы, доставившие мне столько удовольствия, выходят из меня, и я всхлипываю. Епископ смеется.

— Эта маленькая киска недолго будет пустовать, сестра, не волнуйся. А теперь поставь ее на четвереньки для меня. Как раз так, как мне нравится.

Меня осторожно переворачивают на живот, множество рук подтягивают меня, и я оказываюсь на четвереньках. Снова раздается шорох ботинок по твердому полу, за которым следует движение тел и безошибочно узнаваемый лязг расстегиваемого ремня. Мужчина, стоящий сейчас передо мной, — лучшее, что я когда-либо чувствовала, и я слишком занята ожиданием его следующего шага, чтобы стесняться того факта, что выставляю свою все еще влажную и, вероятно, все еще трепещущую киску на обозрение целой комнате мужчин.

Он не просил никого из них уйти. Может быть, ему нравится, когда за ним наблюдают? Или, может быть, он еще не закончил приставлять их ко мне? Эта мысль заставляет меня внутренне сжаться.

Звук расстегивающейся молнии заставляет меня облизать губы — рефлекс, как у собаки Павлова — потому что эти мужчины хорошо меня натренировали. Затем раздается шелест ткани и безошибочно узнаваемый мужской запах.

Они снимают с моих глаз маску.

Дорогой Господь, прямо сейчас у меня перед носом очень твердый член, и он огромен. Гораздо больше, чем у любого мужчины, которых я видела за последние несколько месяцев. Я моргаю, затем откидываю голову назад, и мой взгляд скользит вверх, по незастегнутой черной рубашке, к лицу епископа.

Он самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела. Это Божий человек? Какое расточительство. Ужасное расточительство. Хотя, учитывая, как он проводит свой вечер, кажется, нескольким женщинам повезло, что они смогли его попробовать, включая меня. У него квадратная челюсть, покрытая щетиной, и глаза, которые практически черные, оценивающе смотрят на меня сверху вниз. Внезапно, заслужить его одобрение значит больше, чем что-либо другое.

Я перевожу взгляд на его член и снова поднимаюсь вверх, и он улыбается, довольный.