Все это воздействует прямо на мой клитор. Клитор, который они обнажили, а теперь игнорируют, и который уже так набух, что я могу кончить только от этого. Это так приятно, так интенсивно, так невероятно горячо, что я едва могу перевести дыхание.

Вот чего мне не хватало прошлой ночью из-за повязки на глазах. Мне не хватало места в первом ряду, где двое мужчин ублажали меня и играли роль священников, которых на мессе тащил к краю адской бездны неосознанный зов сирены невинной, забывчивой молодой послушницы.

Я наслаждаюсь их прикосновениями и позволяю себе направлять Белину, послушницу. Белину, которая еще несколько минут назад мало что знала о пороке, кроме снов, мучивших ее в те моменты перед пробуждением, а теперь лежит связанная в своей постели, пока два священника пирует ей.

Ей было сказано прислушиваться к своей душе, а не к своей плоти.

Но в этот совершенно мучительный момент ее плоть поет так громко, что это все, что она может слышать. Это заглушает голос Бога, и она хочет большего. Большего. Большего.

Рука Рейфа снова опускается к моему животу. Опускается еще ниже, и я выгибаюсь навстречу прикосновению его губ и раздвигаю ноги, насколько могу.

Мне нужны его прикосновения там.

Прикосновения Каллума.

Чьи угодно.

Мне все равно.

Рейф отрывает рот от моего соска с влажным чмоканьем, от которого у меня внутри все сжимается, и поднимает голову, чтобы посмотреть на меня.

— Каково это, Белина?

— Потрясающе, — стону я.

— У тебя восхитительная грудь. Красивые соски. Они были созданы для того, чтобы к ним прикасались мужские рты. А не для того, чтобы прятать их под чертовой одеждой.

Я издаю горловой стон.

— Так же, как и все остальное в твоем теле, — продолжает он. — Но мы не хотим давить. Не так ли, отец Каллум?

Каллум выныривает, чтобы глотнуть воздуха, и улыбается мне, мои соски ноют от того, что их бросили.

— Верно, — говорит он. — Может быть, на сегодня хватит. Она и так уже была плохой девочкой. Может быть, нам стоит оставить ее здесь, чтобы она поразмыслила о своем вечном проклятии, прежде чем снова согрешит.

Дразнящие пальцы Рейфа касаются совершенно не монашеской растительности на моем лобке, и я вздрагиваю. Они так близко к тому месту, где я нуждаюсь в его прикосновении.

— А ты как думаешь, Белина? — спрашивает он. — Следует ли нам развязать тебя и оставить наедине с тем, что ты уже натворила? Или нам помочь тебе согрешить еще больше? Показать, чего ты лишена?

Я смотрю в его темные глаза. На острый выступ его челюсти, потемневшей от щетины.

Это выглядит грубо.

Похоже, это могло бы обеспечить именно то трение, в котором я сейчас так нуждаюсь.

У меня нет выбора, что будет дальше.

— Я хочу, чтобы вы показали мне, отец. — я четко произношу слова. — Хочу, чтобы вы осквернил меня.

Наши взгляды встретились, и мои глаза передали сообщение, столь же ясное, как и мои слова. В эту игру могут играть двое. Для меня важно, чтобы Рейф знал, что в этой ситуации я могу быть главной. Что у меня есть возможность повлиять на него и Каллума, даже когда они уничтожают меня.

Я хочу быть полностью в их руках. В их власти. Но и хочу, чтобы они тоже ели с моей ладони.

Рейф стоит и смотрит на меня, сжав пальцы в кулаки. Наконец, он коротко кивает и поворачивается к Каллуму.

— Ты слышал ее. Пора показать ей, на что она способна.

Мне кажется, что он подходит к изножью кровати как в замедленной съемке.

Время останавливаться, когда он забирается на кровать, становится на колени у меня между ног и смотрит вниз на вид перед ним.

Ожидание, когда он прикоснется ко мне, — особый вид пытки.

И меня поражает, что все происходит на двух уровнях. Даже когда я полностью погружена в эту восхитительную фантазию о том, как меня растлевают два горячих священника, я с болью осознаю, что это единственный формат, в котором я могу быть с Рейфом.

Я девственница. Он красивый, опытный и, скорее всего, распутный владелец секс-клуба.

Вне этой комнаты, у меня нет шансов с таким парнем, как он.

Но здесь, в этих стенах, я могу ощущать его взгляд на себе, его прикосновения. И, возможно, надеюсь, даже его губы.

Я становлюсь объектом его внимания. Его желаний. Пусть даже всего на полчаса.

Так осудите меня, если я собираюсь выложиться в этой сцене на все сто. Если я буду надеяться, желать и молиться, чтобы это повлияло не только меня.