— Вот в чем особенность послушниц, — непринужденно говорит Каллум, обходя кровать. — Они послушные малышки, — он забирается на свободную сторону кровати, когда Рейф подходит ко мне, и я лежу там, пока они любуются делом своих рук.

— Как ты себя чувствуешь, Белина? — строго спрашивает Рейф.

— Напугано, — говорит мой персонаж. — Виновато. Это неправильно.

— Думаю, ты боишься того, насколько тебе это понравится, — говорит он. — Боишься, что твои долгие годы тяжелой работы и тренировок пойдут прахом сегодня, когда ты поймешь, что обманывала себя. Ты не сможешь жить без этого.

Он еле касаясь проводит рукой по моей руке, по рукаву, и я вздрагиваю как от его прикосновения, так и от едва сдерживаемой строгости в его голосе. Его темные глаза поблескивают в тусклом свете, и когда я позволяю своему взгляду скользнуть вниз по его телу, я с удивлением замечаю, что он уже возбужден. Огромная выпуклость на том, что должно быть одеянием священника, столь же обнадеживает, сколь и пугает, потому что на этот раз я вижу, что страдаю не только я.

Он привязал меня к этой кровати, но эта выпуклость говорит мне о том, что в данном случае у меня гораздо больше власти, чем может показаться. Тем временем Каллум склонился надо мной, рассматривая дело рук своих и Рейфа, и его костяшки пальцев скользят по моему животу через ночную рубашку.

— Как она ощущается? — спрашивает Рейф.

— Обнадеживающе. Очень обнадеживающе, — растягивает Каллум. Тыльная сторона его ладони движется все выше и выше, а затем костяшки его пальцев касаются моего затвердевшего соска, и меня пронзает сильнейший жар. Я вздрагиваю от наслаждения.

— Это, — говорит мне Рейф, и звучит так, словно каждое слово дается ему с трудом, — то, чего тебе не хватало. Только начало того, чего тебе недоставало, Белина.

Я полностью готова к этому сценарию. Всеми фибрами души хочу дать этим мужчинам то, чего они желают, и взять от них то, в чем так нуждается мое тело. Я приму каждое поглаживание. Каждое растирание. Каждый поцелуй. Они думают, что поглотят меня, заявят на меня права, но понятия не имеют о глубине моей жадности к этому. Совсем не представляют.

— Давай посмотрим, что у нее есть для нас, а? — вставляет Каллум.

Рейф кивает.

— Сделай это. — он засовывает руки в карманы, ткань его брюк натягивается еще сильнее на его непристойной эрекции, и я сглатываю.

Каллум остается на коленях и, наклонившись к моим ногам, хватает за подол моей ночной рубашки. Прохладный воздух обдувает мои голени, когда он поднимает ее выше. На бедра. Боже мой. Область между моими ногами теперь открыта, воздух танцует над чувствительной кожей, когда он стягивает ткань на мой живот, грудь, через голову и, наконец, оставляет ее на моих запястьях, связанных лентами.

Повисает напряженная тишина, затем сдавленный вздох Каллума и резкий выдох Рейфа, от которого мое тело поет, будто он одарил меня похвалой. Я поднимаю на него взгляд, и мои глаза встречаются с этими двумя озерами разврата. Мне кажется, что он не самый многословный парень, но это и не обязательно, потому что эти глаза — окна в его душу, и в этот момент я молюсь тому самому Богу, которому мы бросаем вызов, чтобы его душа была такой же черной, как предполагают эти окна.

Он опускается на колени рядом со мной и возводит глаза к небу.

ГЛАВА 21

Белль

Комната на мгновение замирает. Тишина. Рука Каллума крепко прижата к моим запястьям.

Затем Рейф кладет руку мне на живот, и мягкое, теплое прикосновение его большой ладони к моей обнаженной коже напоминает поворот ключа в замке. Это делает мое тело якорем, пока душа воспаряет ввысь.

Мой взгляд прикован к его лицу, но его глаза по-прежнему устремлены вверх. Его свободная рука прижимается к сердцу.

— Простите меня, отец, ибо я согрешил.

Его пальцы скользят по моей коже, надавливая кончиками, как будто он пытается коснуться как можно большей части меня.

— Я собираюсь обесчестить эту молодую женщину и, следовательно, обесчестить Тебя.

Его рука тянется вверх.

— Она слишком красива, чтобы оставаться нетронутой. Слишком соблазнительна. Ее потребности слишком велики, чтобы мы могли их игнорировать, какими бы неправильными они ни были.

Его пальцы касаются нижней части моей груди.

О Боже.

Они так близко к тому месту, где я нуждаюсь в них.

Мое дыхание учащается. Я — Белина, а он — отец Рейф, и я погружена в это. Я исчезла. Как у него так хорошо получается?

— Мы плоть и кровь, Отец. Слабы. У нас нет шансов рядом с ней. Прояви к нам своё прощение.

И с этими словами он бросает на меня такой угрожающий взгляд, словно отправляет меня в ад за то, что я склоняю его к греху, к падению, а затем опускает свою темноволосую голову и захватывает один твердый сосок, в то время как Каллум растягивается на кровати и проделывает то же самое с другим.

Зрелище двух мужчин, присасывающихся к моей груди, этих двух темных, взъерошенных голов, пожирающих меня взглядом, само по себе уже слишком. Но это? Глубокие движения, втягивания, пощипывания и скользкие, теплые, скользящие языки по моим нуждающимся маленьким соскам?