— Вообще-то, я просто использовала тебя для секса, — невозмутимо отвечает она. Я обхватываю ее рукой и переворачиваю на спину, прижимаясь ртом к ее животу и делая долгий выдох. Ее кожа приятно вибрирует и щекочет мне рот, как ничто другое.

Когда она перестает визжать и хлопать меня по руке, она снова говорит:

— У меня есть вопрос.

— Что угодно, дорогая.

— Расскажи мне о том, как делиться.

Я поднимаю взгляд от того места, где бесстыдно терся носом о ее кожу.

— Делиться?

— Ну, ты понял. — она ерзает. — Как на сессиях. Каллум и тот парень, Алекс, в тот первый раз. И мы занимались кое-чем… в игровой комнате. Скажи мне, что ты обо всем этом думаешь. О том, что мы не просто остаемся один на один.

Я снова опускаюсь на подушку рядом с ней и подхватываю ее под колено, чтобы перекинуть ее ногу через свое бедро и при этом повернуть ее лицом к себе.

— Я расскажу тебе, но потом хочу, чтобы ты тоже рассказала мне, что ты думаешь по этому поводу. Потому что это очень важно, особенно в свете нашего разговора о том, как сильно я хочу, чтобы ты стала моей девушкой.

Я наклоняюсь вперед и целую ее в нос.

— Хорошо, — говорит она.

— Это палка о двух концах, — признаю. — Не на сеансах. С «Раскрепощением» все зависит от тебя, так что все становится понятным. Я придерживаюсь того, что сказал тебе в тот день в парке. Четыре рта лучше, чем один.

Она облизывает губы.

— Должна сказать, твои математические способности были очень… точными.

— Я знаю.

— Не то чтобы у меня было четыре рта… пока.

Я закатываю глаза. Она — мастер своего дела.

— Эти занятия направлены на то, чтобы открыть тебе глаза на чистое удовольствие, а не на то, чтобы думать о морали или условностях, в какой форме это удовольствие принимает.

— А сегодня вечером? — спрашивает она. Она внимательно изучает мое лицо.

— Сегодняшний вечер был компромиссом, — говорю я, — между тем, чтобы ты чувствовала себя уютно и безопасно, и тем, чтобы снова раздвинуть границы. Пользуюсь случаем, чтобы вывести тебя за пределы твоей зоны комфорта или из-за каких-то супер-католических-ебанутых-предубеждений, которые у тебя были о том, каково это — потерять девственность.

Это заставляет ее рассмеяться.

— Большое спасибо.

— Не за что.

— Значит… тебя не беспокоит, когда другие люди смотрят или прикасаются ко мне? Или это тебя беспокоит, но ты справляешься с этим ради меня? Или это тебя сильно заводит?

— И то, и другое, — говорю я, подушечкой большого пальца касаясь пухлой, восхитительной серединки ее нижней губы. Я осторожно надавливаю и вспоминаю, как эти губы обхватывали мой член раньше. И да, я все еще возбужден. — Это и есть палка о двух концах. С одной стороны, я чертовски ненавидел, когда Алекс целовал твою киску на первом занятии или когда Кэл лапал тебя на прошлой неделе. Но наблюдать за тем, как ты разрываешься на части сильнее, чем если бы это был только я, было чертовски потрясающе.

Она хмурится.

— По-моему, ты здорово довел меня до белого каления сегодня вечером, в одиночку.

Я ухмыляюсь.

— Так и было. Но это также связано с завистью как афродизиаком. Наблюдать, как другие люди прикасаются к тебе и сходят по тебе с ума, — чертовски возбуждает. Ревность усиливает мое желание. Если быть до конца честным, то именно удовлетворение от того, что ты достаешься мне, когда все остальные готовы убить за тебя, делает меня сильнее всех на свете. На том первом занятии я чувствовал себя в стороне, но ты не должна была знать, что это был я.

— Тогда от тебя не должно было так вкусно пахнуть. — она кокетливо улыбается. — В любом случае, я кончила еще сильнее, зная, что это ты меня целуешь. Если бы тебя там не было, все было бы не так.

— Рад это слышать, — говорю я ей.

— А сегодня вечером? Тебе понравилось, когда люди смотрят?

— Я не назвал бы себя эксгибиционистом, но признаю, есть некая токсичная, альфа-часть меня, которая хочет завоевания и публичного восхищения. Сегодня вечером у меня была самая красивая женщина во всем зале. Никто другой не мог прикоснуться к тебе, и я должен был сказать им это. Я не горжусь, но именно так я себя чувствую. — я делаю паузу. — Каково тебе было, когда я притворялся, что осматриваю тебя на людях?

Она фыркает.

— Не уверена, что в этом было много притворства. Но мне понравилось. Я правда нервничала — не была уверена, — но ты выглядел таким возбужденным. Было что-то эротичное в том, чтобы быть товаром, за который ты платишь и делаешь с ним все, что тебе нравится. — она извивается. — Боже, это было так возбуждающе. Не знаю, насколько это странно, но когда ты такой хладнокровный и властный, когда ты… осматриваешь меня и относишься ко мне пренебрежительно, это так сильно заводит меня, что я хочу умереть.