Оратория воплощает в себе тот тип дерзкого, роскошного католицизма, который Баз Лурманн воплотил в «Ромео и Джульетте» и из которого Дольче и Габбана черпают бесконечное вдохновение для своих позолоченных, роскошных интерпретаций сицилийских мадонн. Это место потрясающее.

По иронии судьбы, мы решили посетить латинскую мессу. Я понимаю немногим больше, чем обычный крестьянин эпохи Тюдоров, но есть что-то в монотонном произношении священника на непонятном, давно умершем языке, что убаюкивает меня в некое состояние полусна. Его слова так древни, воздух наполнен ладаном, а хор, когда поёт «Panis Angelicus» во время Причастия, так захватывает дух, что я ощущаю умиротворение.

Как дома.

Это то, что мне было нужно. Иметь возможность прийти сюда, искать убежища в Божьем доме, даже будучи грешницей. Даже если я больше не знаю, как выглядит этот Бог. Прошлой ночью я снова впустила своего великолепного парня в свое тело. Этим утром он стоит на коленях рядом со мной на твердой деревянной скамье в потрясающей церкви, потому что я попросила его об этом.

Я не иду на Причастие. Никто из нас не идёт. Это слишком похоже на лицемерие, особенно если я больше не верю, что маленькая облатка — тело Христа, а вино — его кровь. Оставлю это на усмотрение тех, кто верит.

Но несколько мгновений назад, когда мы стояли и читали «Pater Noster» все вместе, от древних слов у меня мурашки побежали по коже.

Pater noster qui es in coelis,

sanctificetur nomen tuum;

adveniat regnum tuum,

fiat voluntas tua,

sicut in coelo et in terra.

Я определенно не исполняю волю Божью. Но не все равно ли ему? Он мстителен? Или все-таки любит меня? Если, конечно, Он вообще существует.

Тем не менее, я поступила правильно, придя сюда. Сегодня утром я сомневалась в себе. Боялась, что, возможно, делаю это из-за того, что, как хорошая девочка, хочу, чтобы меня простили за переступаемую черту. Но, стоя здесь на коленях, понимаю, что я здесь на своих условиях. И это придает сил, потому что монахини никогда не упускают из виду, что однажды я могу позволить себе выбрать те стороны моей веры, которые служат, и отбросить те, которые ограничивают меня. Которые наносят вред.

Я опускаюсь на колени поближе к Рейфу, и он накрывает мою руку своей.

РЕЙФ

После мессы мы с Белль прогуливаемся мимо музеев и направляемся в Саут-Кен, где уединяемся в уютном уголке маленького кафе на Дрейкотт-авеню, где можно позавтракать. На прогулке она тихая, задумчивая, хотя и не выглядит расстроенной.

Месса прошла для меня лучше, чем я ожидал. Когда моя девушка спросила меня, пойду ли я с ней, мой ответ, конечно, был ошеломляющим. Я не упомянул ей, что уже много лет не был в церкви, не считая нескольких свадеб. То, что я не сгорел при входе в это место, было приятным сюрпризом.

Есть места и похуже, где можно провести час, чем в Оратории, с ее ошеломляющей чередой замысловато расписанных куполов, скульптурных арок и мраморных колонн. Здесь не осталось ни одного квадратного дюйма без украшений. Это чудо. Большую часть часа я провел, глядя вверх, и латинские слова древних как мир молитв вспомнились мне так легко, как будто мне все еще было двенадцать и я стоял на коленях в школьной часовне.

Я смотрю на женщину возле меня. На ней великолепное воздушное платье, ее длинные золотистые волосы шелковистыми локонами ниспадают на плечи. И на ее грудь. Она наблюдает за мной поверх кружки с кофе, на ее лице легкая улыбка.

Она самая красивая женщина, которую я когда-либо видел.

— Пенни за твои мысли, — говорю я.

Она опускает кружку.

— Я тут подумала, насколько лучше я себя чувствую, сходив на мессу. Это похоже на то, как я себя чувствовала после исповеди, понимаешь? Раньше я боялась этого и очень нервничала, исповедуясь в своих грехах, а потом, когда священник отпустил мне грехи, я практически выскочила из исповедальни. Это было так, словно тяжесть мира спала с моих плеч.

— Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду, — говорю я. — Но тебе не нужно прощение, детка. Знаешь же это, правда? Ты не сделала ничего плохого. Никому не причинила боли или страданий. Все, что ты сделала — мы сделали — совершенно приемлемо.

— Я знаю. — она проводит кончиком пальца по рассыпанному сахару на столе. — Думаю, что сегодня утром это было более значимо, потому что я пришла в церковь добровольно. Пришла туда за покоем и завершением, и я получила это. Это только мне показалось, или в церкви было что-то волшебное?

Я обдумываю свои слова.

— Когда ты находишься в помещении, заполненном людьми, которые во что-то твердо верят, ты это ощущаешь. Особенно, если они молятся. Не имеет значения, разделяешь ли ты их взгляды на то, как работает молитва.