— Думаю, книга выйдет интересная, — вежливо заметила она.

Дэн допил джин и поставил стакан на стол.

— Еще? — спросила она.

— Нет, пожалуй, — он наконец-то смог откинуться назад и расслабиться. — Полагаю, не надо спрашивать, как у тебя дела: выглядишь, как всегда, великолепно.

Она покосилась на него, чтобы понять скрытый смысл галантной фразы.

— Много работаю…

— Должен сказать, Лора, это тебе идет. — Он кивнул на стену. — Новая картина?

— Ага, Джозайя Редмонд. Он все нам оформляет. Но я еще не владелица, пока договорились о кредите. Хочу пожить немного, присмотреться, захочу ли потом купить.

Он слышал о Редмонде: гравер высокого класса. Хотелось шутливо спросить, не преследует ли она по отношению к художнику ту же цель, что и с картиной, но он сдержался, понимая, что это прозвучит грубо и язвительно. К тому же она вполне могла себе позволить купить картину обычным путем. Будучи старшим редактором журнала «Студент», она, должно быть, неплохо зарабатывала. Так что он просто кивнул и уставился на картину, ожидая объяснений, зачем она хотела встречи.

«Мне нужно тебя видеть, — говорилось в письме, — очень важно обсудить будущее Роя. Я ужасно беспокоюсь…» — и так несколько страниц, почти на каждой подчеркнутые слова. Говорила она почти так же и когда они впервые встретились, ему это казалось привлекательным. Позже его это стало слегка раздражать.

— Я получила письмо от Роя, — начала она.

— А, он тебе пишет? — На этот раз язвительность скрыть не удалось. — Я не получал от него вестей с тех пор, как он уехал в Израиль.

— Может, если бы ты ему писал…

— Я писал дважды. Мне что, продолжать, пока он не снизойдет и не ответит?

— Ну, — вздохнула она, — он несчастен.

— Ничего удивительного: он и в колледже был несчастен. Все его поколение несчастно.

— И хочет вернуться, — продолжала она.

— Так в чем дело?

— И потерять год учебы? Если он сейчас вернется, то лишится оплаты курса в университете.

— В наши дни детей это не беспокоит, — возразил он. — Они мечутся с одного факультета на другой, из одного колледжа в другой — чтобы я так менял ботинки! А закончив, не готовы работать, или не хотят. Из-за чего он несчастен? Проблемы сердечные или мировые?

Лора нервно закурила.

— Как ты можешь так легко к этому относиться? Ведь он твой сын.

— Мой сын! — взорвался Дэн. — Я дал ему жизнь, но потом не имел к нему никакого отношения.

— Дэниэл Стедман, ты знаешь, я с тобой советовалась о каждом шаге, о каждой школе, о…

— Ладно, ладно, — остановил он. — Не будем начинать все сначала. Чего ты от меня хочешь?

— Ну, — она загасила сигарету, — думаю, тебе следует написать ему суровое письмо и убедить остаться на месте, пока не кончится учебный год; и пригрози урезать дотации.

— Понятно: я должен сыграть роль строгого отца.

— Дисциплина — дело отцовское, — отрезала она.

— И это сделает его счастливым?

— По крайней мере удержит от глупостей.

— Я сделаю лучше, — сказал Дэн, поднявшись с кресла. — Я поеду к нему.

— Но ты не можешь просто так все бросить и нестись через полмира, — тут она заметила его улыбку. — Ах, ты собирался ехать в Израиль?

Он кивнул.

— Именно там я и готовлю книгу: это книга о мнениях израильтян.

— Когда едешь?

— Завтра. Рейс в Цюрих компанией «Свиссэр».

— Почему не «Эл Ал»? Говорят, они надежней и внимательней.

— Там так много народу… К тому же полет слишком долгий, и я хочу его разделить посадкой в Цюрихе, — ответил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

— Цюрих? — Она быстро взглянула на него. — Ты ни во что не замешан?

— Замешан? — Он рассмеялся. — Что ты хочешь сказать?

— Я все еще волнуюсь за тебя, Дэн, — вздохнула она.

Он с легким раздражением пожал плечами.

— Ничего, прямо оттуда полечу в Израиль.

Из своего офиса на пятом этаже больницы Гиттель Шлоссберг из Отдела социального обслуживания могла видеть крыши большей части домов Тель-Авива — все они были увенчаны наклонными панелями из черного стекла, ловившими солнечные лучи и снабжавшими квартиры горячей водой. Вид на море загораживало высокое здание, но она знала, что море там, внизу, и иногда ей мерещился звук прибоя, прорывающийся сквозь шум транспорта. Она наслаждалась видом из окна так же, как наслаждалась поездкой на работу по узким людным улицам, мимо домов с потемневшей осыпающейся штукатуркой; не то чтобы ей нравился весь этот вид, просто он говорил о росте и развитии.

Она прожила в городе почти всю жизнь и помнила, что когда-то между домами виднелись садики, но ей больше нравилось, когда каждый клочок земли застраивался, а город разрастался во все стороны. Это значило, что прибывало все больше и больше народу, люди обустраивались и начинали работать на благо города. Сидя на вращающемся стуле и читая письмо Мириам, она представляла, как ее племянница приедет со всей семьей и, может быть, останется навсегда.

Некоторые из коллег склонны были обвинять Гиттель Шлоссберг в непрофессионализме. Но она просто была прагматиком. К примеру, надо было найти клиенту работу; для этого она не поднималась выше легкого шантажа преуспевающих предпринимателей. А так как от сделки выгоду она не получала, совесть ее была чиста. Она была непревзойденным мастером национальной игры под названием протекция. Нет нужды говорить, что это редко появлялось в данных о клиентах, которые она вела; там все было перемешано, ведь тетя Гиттель считала их досадной выдумкой начальства для поддержания своего авторитета. То, что она считала важным, хранилось в укромных уголках ее памяти.