Получив категорическое приказание вахтенного офицера: «очистить палубу от китайцев», боцман Савельев начал, по своему обыкновению, с того, что, подойдя к ним, осыпал их самой отборной и энергичной руганью, на которую только было способно неистощимое боцманское вдохновение, и уж затем указал на выход красноречивым жестом руки, поясняя его словами:

— Проваливай желторожие! Марш!

Хотя «желторожие» и не оценили по достоинству импровизации боцмана, но и его сердитый вид и здоровенный кулак заставили собираться уходить. Собирались они, впрочем, так копотливо, норовя скрыться от глаз пришлого «варвара», что Савельев вынул из кармана линек. Тогда только испуганные китайцы заторопились, и палуба была очищена. Но не внимая соревновательной брани двух боцманов и нескольких унтер-офицеров, не отходили от борта. Тогда велено было принести бранспойт, и пущенная струя разогнала «шампуньки». Они отъехали на почтительное расстояние и остановились. И только после часа напрасного ожидания, что их позовут, и после тщетных попыток нескольких смельчаков приблизиться к борту, вся эта флотилия уплыла, забуровив веслами, в город.

На клипере остался лишь один китаец Атой, заплывший жиром, откормленный пожилой человек, с плутоватым взглядом маленьких глаз, необыкновенно солидный и, казалось, бесстрастный в своем щегольском шелковом халате светло-голубого цвета и в новой шапочке с черным шариком. Атой — рекомендованный компрадор, т. е. поставщик провизии. Несмотря на свой степенный вид и манеры, полные важного достоинства, он производит впечатление большого мошенника. Его нос точно чует хорошую добычу.

Пробило восемь склянок и прозвонили рынду. На всех военных судах взвились флаги, обозначающие полдень. Матросы отобедали и собирались было отдыхать, как боцман Савельев, придя от вахтенного офицера на бак, растопырил длинные ноги и, приставив к губам дудку, сделал обычную гримасу, надул свои щеки и залился соловьем, после чего весело прокричал зычным, напоминающий тромбон, голосом:

— Первая вахта на берег! Живо!

Матросы обрадованно встрепенулись.

«Наконец-то!» говорили, казалось, их внезапно просветлевшие лица.

— А когда второй вахте, Максим Алексеич? — спросил кто-то боцмана.

— Завтра! — поспешно отвечает боцман и уходит вниз, в свою каютку, чтобы приодеться для «берега».

Савельев любил пофрантить и задать, как он говорил, «форцу» перед иностранными людьми, а главное, перед английскими матросами, которых он недолюбливал за то, что они «нос дерут».

Предвкушая заранее удовольствие попробовать нахваленного английского джина, марсовой Аким Жданов весь просиял после боцманской команды и, не докуривши маленькой трубочки, набитой махоркой, загасил в ней огонь, придавив его своим просмоленным, корявым большим пальцем, сунул трубку в карман штанов и торопливой матросской побежкой бросился к трапу и спустился на кубрик.

С такой же веселой поспешностью он достал из рундука свой мешок с вещами, вынул из него чистую рубаху и штаны, новую пару сапог, собственноручно им сточенную из казенного товара, и завернутый в тряпицу доллар и, слегка обмыв лицо и руки, стал одеваться среди веселой, говорливой толпы матросов, обряжавшихся на берег.

Многие матросы, охотники щегольнуть, облекались в собственные матросские рубахи с передами и воротниками из тонкого шертинга, повязывали шеи черными шелковыми платками, пропуская концы сквозь металлическое кольцо, и одевали собственные чехлы на фуражки. Некоторые брали даже в руки клетчатые носовые платки, больше, впрочем, для «вида». Все эти вещи покупались хозяйственными матросами на деньги, прикопленные от заслуги [1] .

У Акима Жданова никаких собственных вещей никогда не водилось и, признаться, даже и казенные не всегда береглись в должной сохранности. Костюм его, хотя и не отличался особенным щегольством, но всё сидело как-то необыкновенно ловко и хорошо на Акиме.

Это был небольшого роста, худощавый, сильный и крепкий человек лет за тридцать, служивший во флоте более десятка лет. Его загрубевшее и красноватое от ветра и загара лицо, окаймленное русыми бакенбардами, простое, не особенно красивое, с небольшим широким носом и толстыми губами, которые прикрывались подстриженными усами, — отличалось добродушием и смышленостью. Таким же добродушным выражением светился и взгляд его небольших серых глаз.

В своей, свободно облегавшей грудь, белой холщовой рубахе с синим отложным воротом, открывавшим загорелую жилистую шею, опоясанный поверх штанов толстым ремнем, от которого спускался тоненький ремешок, прикрепленный к рабочему матросскому ножу, спрятанному в карман, в надвинутой на затылок шапке, — Аким Жданов имел вид и повадку молодца-работяги матроса, которого не испугает опасность. Но в нем не было того показного молодечества, каким щеголяют подчас матросы, особенно молодые. Напротив, вся его хорошо сложенная фигура, производила впечатление простоты и беспритязательности.

Покончив с туалетом, Аким вынул из кармана свой единственный доллар и в некотором раздумье глядел на блестящую монету, лежавшую на его широкой мозолистой ладони.

Казалось, в душе Акима происходила какая-то борьба.

Он хорошо знал свою слабость, из-за которой немало претерпевал, — нарезываться до чертиков, когда попадал на берег и когда у него были деньги. Это еще куда ни шло — отчего не погулять матросу? Но беда была в том, что как только Аким брал, по выражению матросов, «четвертый риф», т. е. переходил свой «градус», тогда…