— Я не знал, что за человека мне привезли неделю тому назад. Знаю, что я заплатил за него пятнадцать долларов, а человек хотел бежать. Ну я припрятал его… А какой он нации, какое мне дело!.. Мои дьяволы напрасно его выпустили ночью… К вечеру уж вы бы его не увидали! — насмешливо прибавил капитан.

— Ушли бы в море?

— Ушел бы, сэр… А теперь ищи нового подлеца! Вы ввели меня в большие убытки, сэр… Надеюсь, вы их вернете?

— Пятнадцать долларов я вам заплачу…

— Мало, но… с военными моряками не сговоришь… All right! — прибавил он.

Через несколько минут явился Аким в каких-то лохмотьях, с подтеками и синяками на лице. Какие-то тени появились на палубе. Свет фонаря позволил различить эти черные, получерные и белые отчаянные физиономии матросов этого судна.

Аким между тем радостно бросился к своим.

— Здравствуй, Жданов! — ласково приветствовали офицеры Жданова.

— Здравия желаю, ваше благородие!.. — сконфуженно отвечал Аким. — Грех попутал… Чуть было с ими в море не ушел, ваше благородие. А всё из-за своей подлости, ваше благородие. Из-за самого эстого вина.

Аким радостно пожимал руки товарищам матросам.

Горский отдал 15 долларов капитану, и все стали спускаться в катер.

— Господь услышал мои молитвы. Опять я со своими российскими! — тихо говорил Аким, усевшийся на носу шлюпки… И сколько же я горя принял, братцы, у этих идолов… Капитан ихний просто лютый зверь… Ну да и матросы… с разных сторон понабраны… И негры, и арапы, и индейцы… одно слово чума настоящая!

Около полудня мы снялись с якоря. Часа через два по выходе в море задул ветер, мы прекратили пары, и раздалась команда ставить паруса.

Аким лётом взбежал по вантам, лихо пошел на нок и с каким-то остервенением работал на своей фор-марса-рее, рядом с Василием. И когда марсовых спустили вниз, «аврал» был окончен, и он подошел к кадке с водой на баке выкурить свою трубочку махорки, то чувствовал себя сегодня особенно счастливым, находясь между своими, в кружке куривших матросов. И всё вокруг сегодня казалось ему особенно близким и родным.

Думал он, что ему крепко достанется, и ожидал порки. Но, к удивлению его, ничего подобного не случилось. Его, правда, «срамил» капитан, а старший офицер, выслушав его эпопею с суровым лицом, ругательски ругал его и наказал запрещением съезжать на берег в течение трех месяцев, но всё это было ничто в сравнении с той радостью, которую он испытывал. Да и кроме того, он чувствовал, что и «срамивший» его капитан, и ругавший старший офицер, и все офицеры и команда, видимо, были рады его возвращению и были к нему расположены. И самая легкость наказания глубоко его тронула и взволновала. Он дал себе слово, что больше не возьмет в рот ни капли вина. «Чуть не пропал, как собака», думал он с ужасом.

— Ну, расскажи, Аким, как ты с американцем чуть было не уплыл? — спрашивали его со всех сторон матросы.

— Да, братцы, не дай бог никому…

— И куда ты, Акимка, тогда пропал в уличке, когда за тобой полицейский гнался? — допрашивал Василий. — Уж мы тебя искали… искали…

— Целых три дня тебя искали… Мичман с полицией повсюду шарил… И концырю дали знать… Ровно ты скрозь землю провалился! — заметил подошедший боцман.

— Да оно так ровно и было, быдто скрозь землю… Это китайцы подлые меня заманили…

— Ишь ты!

Аким сделал затяжку и продолжал:

— Как тогда я от полицейского убежал, поманил меня желторожий… Скрыл, значит… А затем, помню, водки принес… «Пей», говорит по ихнему и знаком показывает. Я выпил, а что дальше — не помню, братцы… Очнулся я под утро… Смотрю, кругом какие-то рожи… а сам я на кубрике лежу в чем мать родила…

— Обчистили, значит, китайцы?

— Должно, они, идолы. Кому ж больше? Они и на «купца» меня отвезли… Хорошо. Дали мне какую-то рвань и повели наверх, а чума эта, команда, значит, сбродная, скалит на меня зубы и лопочет что-то. А ихний боцман, из американцев должно быть, бел лицом, подвел меня к капитану и говорит: «Сейлор», мол. Матрос то-ись. Каптейн-то глядит настоящим дьяволом. Посмотрел на меня этак пронзительно. «Русс», — говорит. — «Русс», отвечаю и говорю: «Так и так, отпусти, мол, меня на клипер», — и рукой показываю, где, значит, наш клипер стоит. А он опять: «Русс?» — спрашивает. «Русс!» — Тогда он достал из кармана плеть и щелкнул… «То, мол, и тебе будет!» Опосля того вынул леворвер, погрозил и что-то сказал боцману.

— Нешто каптейны с леворвером?..

— Этот безотлучно с леворвером… Чуть ежели команда бунтовать, он и всадит, братцы, пулю… Такие у их права… А и народ же… черти бесшабашные… — Увели меня опять вниз, указали койку и велено было меня караулить… Сердце у меня так и захолонуло после всего этого… И чуть было тут я не заплакал… Вижу: пропасть должон…

— А ты бы наутёк, Акимка? — заметил кто-то из слушателей.

— То-то и я об этом самом держал в голове. Отвяжу, мол, ночью шлюпчонку да и айда… Подошла, братцы мои, ночь, я пополз наверх. Вахтенный, слава тебе господи, думаю, спит… Стал я на борт подыматься, как этот самый арап-негра, вахтенный, значит, меня за шиворот и ну кричать… Выбежал капитан, и избили меня, скажу вам, до полусмерти, надели наручники и в трюм… Так я томился пять дён… всё в страхе — вот-вот уйдем в море… А вчерась выпустили меня — спасибо ихнему боцману — подышать-то воздухом на палубу… Сижу этто я после карцыря, значит, и горькую думу думаю, как вдруг слышу: гребет шлюпка… Ближе, ближе… Слышу: наши, по-российски говорят. Я и закричал… Вот оно, как бог-то меня вызволил… И дай бог здоровья командиру… Вы, братцы, сказывают, здесь из-за меня стояли?..

— Всё тебя разыскивали, Акимка…

— Ишь ведь… Добер-то капитан… Не захотел своего российского матросика без жалости бросить…

Аким помолчал и прибавил:

— Уж теперь я этой самой подлой водки в рот не возьму.

— Ну? — раздалось чье-то восклицание сомнения.

— Помяни мое слово, не возьму!

Первая публикация не установлена. Вошло в сборник «Моряки», СПб. 1893.

Печатается по: Собрание сочинений К. М. Станюковича. Том 2. — М.: Издание А. А. Карцева, 1897.