— А ты думал как? Я и не смей погулять! — вдруг воскликнул он с каким-то ожесточением. — Это по какому такому праву? Всю жизнь околачивайся да работай и не моги напиться? Шалишь, брат! Почему господам можно, а мне нельзя?.. Каков я матрос, Вася?.. Сказывай, по совести, каков я есть матрос? Хороший или нет?

— Хороший…

— То-то оно и есть. Хороший и живу по правде, а почему боцман надо мною куражится? «Не пей, говорит, Акимка!» И старший офицер: «Не смей, говорит, а то запорю!» И в зубы: цок! цок! Что ж, бей! Ты — господин, а я вроде быдто раб. Бей, ирод! А я, как захочу, всё-таки погуляю на берегу! Пори, коли хочешь, сделай ваше одолжение, мне наплевать! Никого я вас, иродов, не боюсь. Никого!.. Одного господа бога боюсь и перед ним отвечу… Спросит господь: «Зачем, Акимка, пьянствуешь?» Не бойсь, знаю, что скажу.

Аким помолчал и, поглядывая на стойку, где красовались бутылки, неожиданно воскликнул, почему-то припоминая давно прошедший эпизод из своей крепостной молодости:

— За что меня в матросы сдали, а? По каким таким правам? Жена приглянулась барину. Это по правде?

Он изо всей силы стукнул по столу и гаркнул:

— Джину!

Бесстрастный китаец — «бой» явился на зов.

— Аким… Акимка! Не безобразь, слово-то свое попомни! — старался успокоить товарища Василий, понимая, что теперь трудно будет остановить «взявшего рифы» Акима.

— Слово!? Я им покажу слово! Живи в подневолье и не погуляй!? Не замай, Швецов! — оттолкнул Аким Василия. — Расшибу!

И несмотря на протесты Швецова, Аким выпил еще и еще. Теперь в нем проснулся буйный человек, видимо, искавший ссоры и не знавший, на кого бы обрушиться. Он сидел и подозрительно поводил вокруг глазами, налившимися кровью.

В это мгновение за столом, где сидели английские матросы с купеческого корабля, кто-то громко засмеялся, и этого было совершенно достаточно, чтобы дать исход охватившей Акима злобе. Не успел Василий опомниться и удержать товарища, как Аким уже был у соседнего стола и, выбрав почему-то между сидевшими самого плотного, коренастого и краснолицего англичанина, дал ему со всего размаха такую затрещину, что английский матрос упал навзничь.

На секунду англичане ошалели от этого неожиданного нападения, но затем тотчас же стали обсуждать поступок русского матроса. Видимо, они считали его в высшей степени не корректным и хотели уже в свою очередь наброситься на стоявшего в выжидательной позе Акима, как получивший затрещину англичанин, только что поднявшийся с полу, сказал своим товарищам что-то, заставившее их остановиться. Тогда приземистый и коренастый англичанин-матрос, взглянув на Акима не без некоторого иронического изумления, подмигнул ему глазом и, указывая пальцем на улицу, показал свои кулаки, которыми проделал несколько движений в воздухе. «Дескать, не угодно ли подраться, как следует».

Нечего и говорить, что Аким самой невозможною руганью выразил свое полное согласие.

Расплатившись за напитки, компания англичан и наши два матроса вышли на набережную, и оба бойца, окруженные кружком, к которому мало-помалу присоединялись любопытные, вступили в драку. Драка была жестокая. Английский матрос, очевидно, хорошо знакомый с правилами бокса, довольно ловко наносил удары и в грудь и в лицо Акима, отражая свирепое и бестолковое нападение своего противника. Уже два зуба были вышиблены у Акима и кровь обильно текла с его истерзанного лица, но Аким, несмотря на уговоры Василия, который пытался отдернуть своего товарища, — не отставал и изловчился-таки переломить переносицу опытному в боях англичанину. Неизвестно чем бы всё это кончилось, если бы внезапно английские матросы не дали тягу, при виде появившегося полисмена. Еще одна минута, и полисмен, подошедший к Акиму, получил хороший удар в грудь.

Полисмен, сильный и здоровый сипай, ловким движением схватил Акима за шиворот и повлек его, держа впереди себя.

— Что ты наделал, Акимка?.. В участок поволокут! — соболезновал Василий, не оставляя в беде товарища и сопровождая его.

Аким продолжал ругаться, как только может ругаться пьяный русский матрос, но внезапно стих и некоторое время шел молча. Должно быть в его голове пронеслась мысль о стыде проночевать в английском «участке», а может быть, ему просто было обидно, что его тащит за шиворот какой-то черномазый человек в форме, но только Аким внезапным движением вырвался из рук полицейского, дал ему затрещину и побежал по узкому переулку. Сипай бросился вдогонку. Не отставал и Василий. Но у Акима было преимущество в одной — двух минутах времени. Он завернул в какой-то закоулок и внезапно скрылся из виду, юркнув в китайский дом, куда гостеприимно поманил его какой-то китаец довольно подозрительного вида.

Полисмен поискал беглеца еще несколько минут и, обратившись к Василию, начал ему что-то говорить с видимой серьезностью, но Василий ничего не понял и, потолкавшись несколько времени в уличке, возвратился следом за полисменом на набережную в полной уверенности, что Аким ко времени подойдет.

Но прибыл баркас за людьми, а Акима не было.

Тогда Швецов чистосердечно доложил мне про всё дело.

Я обратился за советом к полицейскому, стоявшему на пристани.

— Дело серьезное, — сказал он, — вашего матроса могут раздеть донага, напоить и сдать на какое-нибудь купеческое судно, и он проснется в море.

Я отвез команду на клипер, доложил о происшествии старшему офицеру и тотчас же вернулся на берег с письмом капитана к начальнику полиции. В ту же ночь вместе с двумя полицейскими мы обошли весь китайский квартал, но нигде не могли найти следов нашего матроса.

— Верно ваш матрос уже в море на каком-нибудь купеческом корабле! — заметил полицейский чиновник.

Целых три дня продолжались неутомимые поиски. По распоряжению английского губернатора, были осмотрены все купеческие корабли, стоявшие на рейде. Акима не находили.