Она опустилась на теплый стул и закрыла глаза. Поезд вечером. Тошнота вроде отступила, но язык все равно был тяжелый.

– У тебя нижняя? – Что-то ткнулось ей в спину, пока она пыталась стащить с полки рулет вагонного матраса.

Она оглянулась. Маленькая женщина. Пригляделась – нет, не женщина, старуха, лицо все как будто собранное к центру, скрученное в жгуты. Она кивнула.

– У меня верхняя, внук взял. – Старуха пожевала губами и неожиданно ругнулась. – Пиздюк. Давай ты на мою?

Не дожидаясь ответа, она кинула свою сумку на нижнюю полку. От старухи пахло колбасой.

– Тебя как звать? – спросила она.

– Ри.

– Хоспадеисусе, – прошипела старуха, – что вы, черти, всё себе выдумываете.

Ри рассказала про то, как они с мамой поделили одно имя на двоих: одной Карина, другой – Рина. Имя быстро отбросило лишний слог, как ящерица – хвост, и появилась Ри, Риша, мамина птичка, золотая девочка.

Поезд ехал ладно, позвякивали стаканы с чаем, на столе старуха разложила колбасу и черный хлеб, завернутый в пленку. На верхней полке сопел крупный мужчина. На вторую нижнюю, как сказала заглянувшая проводница – плотная, как надутый шарик, – подсядут уже в Воронеже ночью. Ри достала сложенный пополам конверт и в сотый раз посмотрела на адрес.

– Куда едешь-то? – спросила старуха.

– В Москву.

– Ну а дальше? Кто там у тебя?

– Никого. – Она посмотрела на конверт, открыла рот, чтобы что-то добавить, но передумала.

– Что, совсем?

– Почти. – Она потрогала бутерброд, которым поделилась старуха. – Там родственники есть.

– Ну слава богу, слава богу, птичка.

Ри подождала, пока она продолжит, но та закрыла глаза и прислонилась к стенке. Заснула, что ли? Ри осторожно коснулась ее руки – ничего. Она взяла со стола еще один бутерброд, завернула его в пленку и положила в сумку. Пригодится. Потом залезла наверх. Наволочка на ощупь как бумага. Ри перевернулась на живот, подмяла под себя подушку и стала наблюдать за пробегающими за окном верхушками елей.

Она еще раз пересчитала деньги. Должно хватить на три месяца, если без мяса. Квартира оказалась такой же, как и на фотографиях – четыре шага в длину, три – в ширину. Поднимались по узкой лестнице. Хозяйка показала на лампочку без плафона, свисающую с потолка на проводе.

– Висит груша, нельзя скушать. – Она хохотнула.

– Как думаете, можно повесить слона? – спросила Ри в ответ.

– Это загадка, что ли, тоже?

– В Америке повесили слониху.

– Что?

– Она затоптала человека. Повесили на железной цепи на кране. Цепь порвалась, слониха упала и сломала бедро. Тогда ее повесили еще раз.

– Мм, – промычала хозяйка.

– Простите, – спохватилась Ри. – Мне просто лампочка ваша напомнила. Это мне мама рассказывала, – добавила она и улыбнулась как можно безобиднее.

Кажется, это переделанный в жилой этаж чердак. Ри надеялась, что будет лучше. Туалет и душ общие на всех, зато внутри есть переносная конфорка и даже кастрюля. Вся квартира – одна комната. Кровать, стол, пара мертвых мух в углу, да и всё. Маленькое окно прямо над столом, открывается вверх, – чтобы заглянуть в него, нужно подняться на цыпочки. Внизу – крыши, двор, август в Москве.

В прошлый их приезд тоже был август. Мама кидала вещи в сумку. Ри, сидя на полу, вытаскивала их и складывала как учили – рукав, рукав, пополам и еще пополам – мама злилась, бегала по дому. Кричала: Ри, не трогай, хватит, Ри, хватит, хватит. Дом шумел и топал в ответ.

Она вышла на улицу, тут-то и случился один из тех моментов, которые можно пересчитать по пальцам. В глаза ударил август, все вокруг – желтое, знойное, жужжит проводами в поле, пахнет соленым маслом. Она схватилась за поручень, дерево было холодным, шершавым, влажным после ночи. Все разделилось надвое, позади – мама в доме, вещи, сумки, разлитое молоко, испуганный кот под кроватью. Впереди – остальное, во что можно окунуться, просто шагнув за порог.

Дальше бежали на вокзал, молились, хоть бы были билеты, хоть бы были билеты, Ри хваталась за мамину, обычно сухую и прохладную, а сейчас теплую и потную ладошку.

Когда тронулись, мама улыбнулась и снова соединила разделенный на две части мир, солнце и поле встретились с мамиными глазами, и все встало на свои места.

В душевой включилась вода. У кого-то жужжал телевизор.

За деньги было стыдно только в поезде. Когда брала их из зеленого военного сундука (она знала, справа есть карман, в который мама каждый месяц откладывала бумажку или две) – не было. Брала спокойно, полив на петли пахнущее рыбой масло для велосипеда, чтобы не скрипели.

Еще раз все пересчитала и спрятала деньги в стол. Достала бумажку с телефоном, которую сунула ей на вокзале старуха. Она с работой поможет, ты девчонка симпатичная, подойдешь. С какой работой? Зря не спросила.

На следующий день Ри сидела в шатре, установленном в атриуме торгового центра. Ей выдали бархатную юбку в пол и бархатные же перчатки. Глаза подвели синим. В шатре было душно, поэтому она иногда нагибалась и приподнимала край тяжелой ткани, чтобы запустить воздух.