События же последних дней произвели на него особенно тяжкое неизгладимое впечатление, заметно сказавшись на его отношении к людям вообще и к фашистам в частности. Буквально за несколько часов он возненавидел их настолько, что без отвращения смог бы любому из них зубами перегрызть горло. Но, тем не менее, приснились ему не те жаркие бои, шедшие недавно на заставе, не война, которая судя по её началу, будет долгой и ожесточённой, а родная деревня.

Может, это было связано с тем, что он сильно соскучился по матери, а может по мирной довоенной жизни. Однако снилась ему не мать, как должно, а почему-то дед Трубка. Одной рукой он держал изворачивающегося Васёку за вихор, а в другой пук стрекачей крапивы, методично охаживал ею десятилетнего мальчонку по заднице, и при этом ещё добродушно приговаривал: «Не воруй яблоки! Не воруй яблоки!».

Васёке даже через сатиновые трусы было больно, но он терпеливо сносил наказание, впрочем-то, заслуженное, норовисто закусив губу, стараясь не уронить ни одной слезинки, которые от обиды наворачивались на глаза. Между тем дед Трубка, грозно шевеля лохматыми бровями, тряся космами седой бороды, продолжал деловито наставлять: «Воровать грех. Тем боле у соседей. Я же к вам в палисадник не лазию. Впредь будет тебе наука».

В какой-то момент Васёка изловчившись, укусил старика за палец, вырвался и, мелькая грязными пятками по картофельным плетям, что есть духу, задами понёсся к своему дому.

«От, паршивец! – воскликнул дед Трубка, с любопытством разглядывая пострадавший палец, вертя его перед глазами так и этак, отмечая для себя как из прокушенной задубелой кожи выступают капельки крови. Потом осуждающе покачал головой и произнёс со вздохом: «Ну, чисто дьяволёнок». – В его голосе мелькнули уважительные нотки.

В своём дворе Васёк сразу забрался в кадушку с дождевой водой; отмокая, просидел в ней целый день, дожидаясь, когда утихнет горящая боль в заднице, которая покрылась волдырями, став алой под цвета пионерского галстука.

Дед Трубка в тот день хоть и отчаянно подрался с Васёкой, немилосердно отхлестав его крапивой, матери всё же не наябедничал про кражу яблок и не пожаловался, что её сорванец едва не откусил ему палец. За что уже спасибо.

… Проснулся Васёк оттого, что почувствовал на себе тяжёлый немигающий взгляд чьих-то ледяных глаз. Он осторожно приоткрыл веки: перед ним на камне, широко расставив когтистые лапы, стоял огромный сытый волчище, по всему видно питавшийся мертвечиной, которой нынче было в избытке. Злобно скалясь, приподнимая морщинистую кожу, обнажая жёлтые клыки, волчара мрачно смотрел на человека, настороженно ловя каждое его движение.

Васёк видел, как по его крупному туловищу пробегала мелкая дрожь от возбуждения. Потом оно напряглось, что однозначно говорило о том, что не знавший ни страху, ни жалости зверь готовится к прыжку. Слуха парня коснулся звук царапающих когтей о камень. Единственное оружие, которое сейчас при нём находилось, была сапёрная лопатка. Васёк медленно протянул к лопатке руку, нащупал её тёплый, отполированный множеством рук черенок. Затем крепко сжал пальцы, настолько крепко, что сразу же почувствовал, как они немеют. Парень явственно уловил зловонный запах, исходивший из оскаленной волчьей пасти.

Они смотрели в глаза друг другу, человек и зверь. В какой-то миг Василию показалось, что разинутая пасть, окаймлённая чёрной слюнявой кожицей, приблизились к самому его лицу; он даже смог заглянуть внутрь, где страшно шевелился фиолетовый язык…

Глава 2

– Stehen! – разевая безобразно рот, внутри которого так же болтался фиолетовый язык, орал немецкий унтер-офицер, брызгая слюной. Он чувствовал своё превосходство над пленными советскими пограничниками и от этого ещё больше распалялся: – Russische Schweine! Russische Bastarde!

У фашиста было круглое полное лицо, чисто выбритый скуластый подбородок заметно выпирал вперёд. Его пухлые щёки, кирпично-красные от гнева, студенисто тряслись. Черты лица разъярённого без меры немца не имели ничего общего с арийским типом. Зато под тонким хрящеватым носом, словно грязное пятно прилепилась щёточка холёных усиков, аккуратно подбритых с таким расчётом, чтобы хоть отдалённо быть похожим на своего фюрера Гитлера.

Немецкий офицер долго ещё выкрикивал на своём лающем языке всевозможные ругательства, однако при этом вёл себя на удивление сдержанно: руками не размахивал и пистолетом не грозил. Неожиданно он умолк, коротко и часто дыша, раздувая ноздри. Оттого, что его габаритная фигура была туго перетянута в поясе ремнём и портупеей, пухлая грудь у него не вздымалась, а только равномерно приподнимались и опускались широкие плечи. Фашист вынул из кармана галифе белый надушенный одеколоном платок, тщательно вытер обслюнявленный рот. Затем заложил руки за спину, стал медленно прохаживаться перед горсткой солдат, с чрезмерным вниманием вглядываясь в их осунувшиеся, обросшие жёсткой щетиной грязные лица. Плотно сжатые губы его презрительно кривились, подёргивалась непроизвольно левая щека, а в нагло выпуклых глазах леденисто застыло откровенное отвращение к этим людям.

Советские пограничники в количестве шести человек, чудом уцелевшие после яростной рукопашной схватки с превосходящими силами противника, стояли молча. Прямо в лицо им дул тёплый, густо пропитанный гарью и порохом воздух, в который слабыми тонкими нотками вплетался лёгкий аромат лесных фиалок и медуницы, а так же нагретых трав, основательно втоптанных в землю сапожищами завоевателей, безжалостно взрытых гусеницами танков и бронемашин, вдавленных колёсами грузовых и легковых автомобилей. Одетые в грязные, в клочья изорванные гимнастёрки и галифе, едва прикрывавшие их смуглые жилистые телеса, тяжело раненные, безмерно уставшие за семь дней беспрерывных боёв красноармейцы, тем не менее, не выглядели потерянными и морально подавленными. Немецкие автоматчики, стоявшие плотной стеной вокруг крошечной горстки бойцов, с любопытством разглядывая, невольно испытывали перед ними необъяснимый страх. Даже собаки, злобные и безжалостные рослые овчарки, натасканные на людей, и те, чуя исходивший от пограничников невидимый для своих хозяев невероятной мощи поток силы духа, хоть и грозно рычали, натягивая поводки, всё же на всякий случай поджимали хвост.