Офицер натужно захохотал, далеко запрокидывая голову, показывая насколько ему весело; заплывший жирком острый кадык бегал по толстой шее вверх-вниз. Офицер подошёл и пнул носком сапога уже практически бесчувственное тело, сказал, с отвращением выпятив нижнюю губу:

– Через неделю ваш Сталин сбежит из Москвы за Урал. Только наш легендарный разведчик Отто Скарцени найдёт его и там. Не того вы человека себе в вожди выбрали… Сын сапожника не может руководить страной. Его удел класть заплатки на обувь да пасти скот.

– Ты товарища Сталина не трогай, – угрюмо процедил сквозь зубы политрук. – Ты, выкормыш белогвардейский, его мизинца не стоишь. Прихвостень фашистский, предатель трудового народа.

– Что ты сказал, кретин? – взревел офицер, шагнул вперёд, с угрозой заглянул в правый уцелевший глаз политруку. Приблизив своё румяное щекастое лицо едва ли не вплотную к его лицу, на котором не дрогнул ни один мускул, не шелохнулся ни один живчик, и даже не изменились черты его грязного, измождённого, но по-прежнему красивого лица, что без слов говорило о том, что политрук Гришин не испытывает перед ним ни малейшего страха, немецкий офицер, дрожа полными губами, отчего его щёточка аккуратных усиков смешно шевелилась, словно усы у таракана, зловеще сказал, отделяя каждое слово: – На колени… стервец. Ты… у меня… мразь… сапоги… сейчас… лизать… будешь…

Не дав ему договорить, политрук весело взглянул на него своим единственным здоровым глазом, и, неожиданно, подавшись вперёд, не вынимая рук из карманов, от души смачно плюнул в его холёное, багровое от гнева лицо.

– Другого ты не заслуживаешь, – с наглой ухмылкой объяснил политрук Гришин свой вызывающий поступок.

Жидкая слюна, стекая, замочила чернявые усики растерявшегося в первую минуту офицера, но приглушённые смешки автоматчиков с любопытством наблюдавших за разговором, которые по всему видно, предателей тоже не особо жаловали, быстро привели его в чувство. Судорожным движением офицер выхватил из кобуры вальтер, и практически в упор выстрелил в грудь Гришину, в то самое место, где билось горячее сердце до конца преданного своей социалистической Родине её верного сына.

Мощный удар отбросил исхудавшее тело назад, опрокинул на спину. Но и умирая, политрук нашёл в себе силы, опираясь на локти, приподняться и ещё раз плюнуть в сторону своего палача, по злому стечению обстоятельств оказавшегося соотечественником. Затем локти у него ослабли, парень плотно прижался потной спиной к нагретой солнцем траве, и его голова с русым чубом безжизненно откинулась, упала стриженым затылком в мелкую поросль ромашек и васильков, изо рта бугристым валом выползла чёрная густая кровь.

– Расстрелять! – рассвирепев, отрывисто бросил офицер, потомок русских дворян, который носил теперь новое, придуманное себе имя Христиан Хольмстон.

– Schnell, schnell! – тотчас озабоченно заорали автоматчики и, подгоняя прикладами, повели едва державшихся на ногах пограничников к ближайшей глубокой воронке, взрытой артиллерийским снарядом. – Russische Schweine!

Двое фашистов подхватили под руки беспомощно обвисшее тело старшины Петракова и бесцеремонно поволокли следом. Его голова безвольно свисала вниз, болталась из стороны в сторону, алая дорожка тянулась за ними по траве. Первым и спихнули в воронку тряпичное тело старшины, расстреляв его сверху из автоматов. За ним настал черёд умереть Коли Часовских. Он двигался к воронке петляющими шагами, по-прежнему держась двумя руками за вспоротый штыком живот. У могилы он с трудом выпрямился, закусив губы от невыносимой боли, хотел было обернуться, чтобы сказать слова поддержки товарищам, но шедший позади него автоматчик с лицом, похожим на собаку колли, что-то крикнул на своём лающем языке, и дал по нему очередь в упор. Часовских выгнулся в пояснице, всплеснул руками и свалился в яму лицом вперёд.

– Гнида ты белогвардейская! – успел громко крикнуть рядовой Володя Кривенцев Христиану Хольмстону. – Шакал, питающийся объедками с чужого стола!

От напряжения у него вздулись на шее синие вены. Он покачнулся, собрался ещё что-то крикнуть обидное и злое в адрес соплеменника-предателя, но его быстро ударил один из автоматчиков стволом «Шмайссера» в рёбра с такой силой, что у пограничника от резкой боли, перехватило дыхание, он только и смог сделать, что с презрением плюнуть себе под ноги. Раздались разом несколько выстрелов и Володя Кривенцев, засеменив ногами, обутыми в пыльные сапоги, неловко, как-то боком подвинулся к краю воронки, стенка её обвалилась, и он упал вниз, распластавшись на дне, остро провонявшем сгоревшим порохом.

– Васька, беги! – внезапно заорал младший сержант Серёга Челюстников.

Он стремительно развернулся и кинулся на беспечно шагавшего следом за ним молодого автоматчика. Вцепившись двумя руками в «Шмайссер», Серёга изо всех сил пытался вырвать оружие у фашиста, который от неожиданности хоть и растерялся, но расставаться с автоматом по всему видно не собирался, потому что тоже вцепился в него двумя руками. Несколько долгих мгновений каждый из противников с переменным успехом тянули автомат к себе.

– Беги, Васька! – опять заорал Серёга, носком сапога ударил солдата в промежность и пока тот корчился от боли, быстро стянул с него ремень автомата, поспешно открыл огонь по фашистам. – Русской земли вам захотелось? – страшно скалясь, орал он, поливая вокруг себя смертоносным огнём. – Ну, так, жрите! Сволочи!

Дикий, прямо нечеловеческий крик, резанув в уши Гвоздеву, подстегнул его к немедленному действию. Он с разворота залепил ближайшему немцу в глаз небольшим, но твёрдым, как свинчатка кулаком, второго ударил сапогом под коленную чашечку, и, оттолкнув третьего, проворно сиганул в кусты. Ломая на своём пути сучья, не разбирая дороги, понёсся по лесу с такой прытью, которую за собой не замечал даже на спортивных соревнованиях между заставами. По его лицу немилосердно хлестали упругие ветки, в оттопыренных ушах свистел встречный ветер. Но даже сквозь этот шум он всё же смог на слух определить, что через минуту произошло: вначале перестал строчить Серёгин автомат, потому что у него закончились в рожке патроны, а потом сквозь звуки других выстрелов до Василия донёсся предсмертный крик верного товарища, геройски павшего в бою с превосходящими силами противника. Гвоздев ещё успел подумать о том, что этот щемящий, выворачивающий душу крик будет его преследовать до конца жизни, (если ему, конечно, повезёт остаться живым после кровопролитной войны) как вдруг услышал позади грозный, предостерегающий лай немецких овчарок и отдалённые взволнованные голоса автоматчиков.