После первых удачных экспериментов ван Райкаард зарёкся от применения кошмарной силы. Торжественно пообещал Глэдду использовать её только в самом исключительном случае, который, по всей видимости, сейчас и наступил.

— Если план сработает, твой департамент получит вливания, какие тебе и не снились, Варри! — вдохновенно произнёс ван Райкаард. — Я отдам тебе пятнадцать… Нет — тридцать процентов от ресурсного бюджета министерства!

Глэдд смущённо замялся:

— Не стоит, шеф… Мы стараемся не ради этого…

— Да, ты, несомненно, прав. Главное — нужно завязывать с войной. У неё нет победителей.

Несмотря на высокопарность, слова сказаны от души. Они отражают мировоззрение ван Райкаарда, убеждения, идеалы, к которым стремится.

«История нас рассудит, — не раз говаривал ван Райкаард. — Причём, мы будем обвиняемыми. Политические режимы меняются, это вполне закономерный процесс. И мы точно не знаем, какой из них был хорошим, а какой — плохим. Всё, что нам о них известно, — это мнение сегодняшних законодателей политической моды. Мнение о своих предшественниках, и не более того».

Ван Райкаард не сомневается, что будущие поколения оценят действия Боккории как агрессивные и несправедливые.

«Откуда мы можем быть уверены в том, что поступаем правильно? — повторяет ван Райкаард при каждом удобном случае. — Как вообще можно определить, кто тут прав, а кто — нет? Суорийцы — такие же люди, как мы. Они убеждены, что борются за свою независимость. Это преступление — посылать наши войска к ним. Десятки, сотни тысяч погибших — слишком высокая цена для демократии, какой идеальной бы она ни была. Нужна ли она вообще — такая демократия? Ведь этих людей уже не вернуть».

Дилемма не разрешима. Отдельно взятый человек — будь то солдат одной из воюющих сторон, либо мирный житель, которому «посчастливилось» носить гражданство втравленной в военный конфликт страны — всегда лишь маленький винтик, ничего не решающий, ничтожный участник гигантского водоворота, устроенного сильными мира сего. Действия винтика спровоцированы текущей ситуацией, его мнение предвзято и обусловлено мнением вышестоящих инстанций и позицией социальных институтов. По сути — жертва обстоятельств, тех, кто им управляет, тех, которым нет никакого дела до него и его личного счастья.

«К примеру, рядовой суориец, сын своей родины, которому с детства вдолбили в голову патриотизм и прочие ненужные вещи, — с грустью размышлял ван Райкаард. — Неужели, только за это его уже можно убивать? Или он имеет право на существование в нашем, боккорийском, мире? И что это такое — боккорийская демократия? Как может называться демократичным мир, в котором граждане умирают ради планов, разработанных верхушкой этого мира? Будут ли счастливы грядущие поколения, зная, какой ценой всё это им досталось? Как сторона может считать себя победившей, если в сражении погибли люди?»

— Главное, что есть у человека, — это жизнь. Она дарована природой, — задумчиво сказал ван Райкаард. — И каждый уважающий себя человек должен сделать всё, чтобы сохранить жизнь себе и окружающим.

Сначала было пыльно и душно. Воздух, прокалённый красным, необычайно огромным для боккорийца солнцем, обжигал. Кожа покрылась испариной, сухая пыль проникала повсюду, садилась на взмокшее тело и сразу становилась липкой, жирной, грязными струйками стекала под одежду.

Но потом пошёл дождь. Гроза неспешными, длинными раскатами зародилась где-то за горизонтом. Лениво, как будто нехотя, наползла и, наконец, накрыла несущийся в её объятия армейский джип стеной сплошного, густого и свежего, как проточная вода в реке, ливня.

Родерик на пару минут убрал откидной верх автомобиля, и салон наполнился мокрой атмосферой. Когда на дно натекли глубокие лужи, Давид попросил вернуть крышу обратно. Родерик расхохотался, но требование выполнил.

— Замёрз? — пытаясь перекрыть рёв антигравитационного двигателя, кричал Родерик. Высунул руку в окошко, набрал полную ладонь воды и швырнул в лицо товарища. — А я думал, киборгам холод не страшен.

— Боюсь заржаветь! — Не отвлекаясь от управления, Давид вытер лицо рукавом.

Оба дружно загоготали.

В последние часы вели себя непринуждённо и бесшабашно.

Разговор в доме шпионки снял напряжение в отношениях напарников. С другой стороны, найденные там вещи озадачили неприятными мыслями и предположениями.

Что касается Родерика, то никак не мог справиться со смутными воспоминаниями — словно подводные течения, будоражили поверхность его сознания. Давид же — то ли из праздного любопытства, то ли от любви к теориям заговора — строил вокруг Ясмин Лимбург и их задания различные версии развития событий.