Накуренное пространство, заполненное терпким запахом забродившего винограда и табака. Ожидал теплой встречи, либо наоборот в штыки. Но никто даже не оглянулся. Пару деревянных столиков с табуретами – все заняты. Что-то похожее на барную стойку, уже с более высокими стульями, также ни одного свободного места. Деревенские мужички все заняли, собравшись кучками по два-три человека, эмоционально размахивая руками, что-то обсуждали. Подошел еще ближе, оперся локтями о столешницу в ожидании кого-либо кто продаст спиртное. Эту мысль тешил с самого кладбища. Параллельно рассматривая огромные стеллажи с колбами. Не всматривался, что внутри, больше напоминало кабинет биологии.

Осмотрелся еще раз, все мужички от сорока и старше уставшие угнетенные, только первомай, а они уже загоревшие, пальцы рук потрескавшиеся. Но глаза их такие спокойные, или же, у некоторых, просто пустые и задумчивые.

– Здесь не принято долго смотреть на местных, – послышался жесткий голос. Я тут же устремил взор на высокого широкоплечего мужчину с бурой бородой, внезапно появившегося за барной стойкой. В сравнении с моими метр восемьдесят с копейками он казался горой. На нем была коричневая кофта странного кроя, а поверх фартук.

– А на незнакомцев тыкать пальцами у вас принято?

– Так ты чужак на тебя можно.

– Закономерно. Чужак, не чужак, плевать. Налей мне покрепче, да побольше, и куда бы присесть, ног не чувствую, – прошептал я и положил ветку сирени на шершавую столешницу.

– Где надрал цветок? – тут же кинул он взор на ветку.

– На кладбище.

– Выкинь или заберешь, когда уйдешь.

– Ладно вам, детей запугиваете и сами верите.

Он закатил глаза и направился на кухню. Погремев минут пять, выволок тяжелый стул, который с трудом нес несмотря на габаритное телосложение. Поставил напротив стойки.

– Извольте садиться, сударь, – сказал он с упреком. – Чего пить пожелаете? – обогнул он стойку и начал шаркать по полкам. Поставил передо мной стопку и пивную кружку. – Ну так что?

– Виски.

Он медленно поднял темно-серые мутные, выпученные глаза, поглядывающие из-под черных разросшихся бровей, поглядел по сторонам и расхохотался, что было сил. На его громкий смех тут же все оглянулись. Он схватился за сердце и тут же продолжил, – сударь вискУ изволил пожелать, а мы и знать не знаем, что это. Мужички тут же раззадорились, подхватили насмешку и стали перешептываться.

– К чему столько драмы? Предложите, я выберу, – с раздражением отреагировал.

– Вишняк, знаешь, что это?

– Судя по названию, напиток из вишни.

– Березовица?

И тут его игра одолела мою последнюю нервную клетку. Сжав кулаки, ударил о край стола изо всех сил.

– Почтеннейший! Прояви уважение к чужаку. Угости его тем, чего отведал бы сам, и побыстрее.

Он словно отрезвился, приняв прежний суровый вид.

– Лаан. не кипятись. Ездит тут один городской каждый день. Позабавил нас. Подумал…

– Хватит. Я не сплетни собирать пришел. Налей, и поскорее, – остановил его я, приподняв ладонь, одновременно взбираясь на высокий стул.

– Пива? Квасу?

– Ненавижу это пойло. Что еще есть?

Он наклонился и заглянул под стойку, двигая бутылки, достал одну неприметную.

– Настойка, – похлопал по темному стеклу, отвинтил крышку и плеснул мне в стопку.

Я поднес к носу, терпкий аромат малины и чего-то еще нежного, оглушило, тут же выпил, задержав дыхание.

– Еще, и побольше… – поставил стопку на столешницу.

Пока он наливал, я чувствовал, как напиток обжигая гортань пронесся вниз. Залпом выпил вторую и третью стопки.

– Может хватит? Выдержка-то нехилая.

– Телятам свои басни рассказывай. Наливай.

– Помер кто? Чего так заливаешь?

– Всееее умерли, – протянул я.

– Хм, слабаки вы городские, – пытался снова он задеть меня.

– Городскиееее, деревеееенские – ллллюди мыы. Созздателллль один у нннас.

Он усмехнулся.

Настойка уже проникла в кровь, разум воспринимал слова мужичка более отстраненно. Но боль утреннего разговора снова вспыхивала, словно разрывая внутренности. Я не знал, с чего начать.

– Переночевать, есть где? – поинтересовался уже с заплетающимся языком.

– Подсобка, только ночь. Но там висят копчености, вони-то. Либо хата баб Нюры покойной, вчера схоронили. Не пережила она пропажу внучки.

– Подсобка, куда презззетнабелллльнее, – еле выговорил я, сползая со столешницы.

– О, как подрумянились щеки-то, – слышал, словно издали. – Сирень выбрось.

– Хочу спаааааать, – шептал с трудом, не понимая, что так подкосило. Стресс, настойка, то ли ведьмы, будто вмиг я лишился всех сил.