Вошедший Сарате попытался усмирить женщину, которая колотила мужа кулаками, как боксерскую грушу.

Элена невозмутимо наблюдала за ними.

Малютка держала нож для забоя скота, который был чуть ли не больше ее самой. Она просунула острие под веревку на правой щиколотке и попыталась ее перепилить. Острие несколько раз соскользнуло и воткнулось Ческе в ногу, выступила кровь, но Ческа не шевельнулась. Спит? Когда веревка упала, Малютка увидела истыканную ножом кожу и виновато посмотрела на узницу — перед ней лежала изможденная женщина со свалявшимися волосами и запавшими глазами. Она даже не пошевелила освобожденной ногой. Над разодранной щекой жужжали мухи.

Со второго этажа доносился шум шагов. Наверное, это Антон и Хулио. Она видела, как они с недовольным видом поднимались к Касимиро. Малютка понимала, что времени мало: сейчас или никогда. Ей хотелось заплатить штраф и еще раз поиграть с Ческой. Она сосредоточилась и начала перерезать веревку на левой щиколотке. Чтобы не поранить Ческу, она пилила медленнее, чем следовало бы. Однако ей удалось удерживать лезвие под таким углом, чтобы не повредить кожу. Упала вторая веревка, но Ческа все еще не шевелилась.

К топоту прибавились крики Касимиро. Лучше не слышать, что именно он кричит. Раздался глухой удар, потом сопение. Видимо, это Антон.

Веревки на руках были завязаны не так туго, наверняка из-за попыток Чески их ослабить. Разрезать их было совсем просто — три раза чиркнуть лезвием снизу вверх, обязательно снизу вверх, чтобы не порезать вены несчастной пленнице, которая так и не открыла глаза. Спит?

Пришла пора это выяснить. Малютка наклонилась к ее лицу. Мухи кружили над раной. Когда девочка замахала на них руками, они разлетелись, но ненадолго.

— Просыпайся, — тихо сказала Малютка.

Никакой реакции, ни невольного вздрагивания, ни даже ленивой гримасы, которая бывает у того, кто цепляется за свой сон и не хочет, чтобы ему мешали. Ничего.

— Просыпайся!

Девочка повторила это громче и тотчас испуганно оглянулась на лестницу: вдруг ее услышат наверху? Ческа не шевелилась. Малютка не знала, что делать. Она приставила острие ножа к плечу Чески и нажала. Капелька крови появилась как призрак надежды, но боль от укола не заставила Ческу ни вскрикнуть, ни дернуться, ни хоть как-то отреагировать. Малютка смотрела на истерзанное тело.

— Просыпайся, нам надо идти, — умолял детский голосок.

Ничего. Малютка беззвучно заплакала. Она плакала от горя, от злости, от нетерпения. Потом залезла на кровать и легла рядом с Ческой. Ей хотелось почувствовать человеческое тепло, если оно все еще исходило от этого тела. Она взяла Ческу за руку и смирилась. Она останется здесь, на грязной кровати в подвале, пока Антон не справится с очередным истерическим приступом Касимиро и не спустится за ней. Но вдруг что-то произошло. Она почувствовала нажатие пальца. Может, воображение ее обманывало; непонятно, было это на самом деле или Малютке просто показалось, ведь она так хотела воскресить эту женщину. Она стиснула руку Чески и снова уловила едва ощутимый, как у новорожденного, ответ. Девочка приложила ухо к груди Чески и услышала слабые удары. Жива.

Малютка села на живот умирающей, стала дергать ее, хлопать по щекам, сначала очень аккуратно, потом сильнее.

— Ты свободна, я тебя развязала. Ты должна встать.

Ческа открыла глаза и увидела на себе растрепанную девочку — с глазами полными страха и надежды.

— Времени нет. Антон и Хулио сейчас у Касимиро, но потом они придут за тобой. Тебе нужно встать.

Ее слова плыли сквозь сознание Чески, как сквозь космическую туманность. Созвездия неслись со скоростью света, сталкивались, перепутывались. Нужен был большой взрыв, потрясение, которое заставило бы ее подняться, поставить ноги на пол, проверить, может ли она ходить.

— Ну давай же, я помогу тебе.

Девочка обхватила ее руками за шею, заставляя сесть. Ческа закашлялась, ее тело отвыкло от вертикального положения. Ее мутило, лицо горело, ноги стали ватными. Когда она встала с кровати, они подогнулись, и она повалилась на пол. Тут она и останется. Ческа не понимала, что происходит, не понимала, почему свободна. Ничего из того, что с таким жаром говорила ей Малютка, до нее не доходило. Но девочку она помнила. Помнила штраф, игру, помнила, что «завязать» — это глагол. Детские руки тянули ее за подмышки куда-то вверх. Постепенно пришло осознание: девочка пытается ее поднять. Она хотела ей помочь, но не понимала как. И все-таки инстинкт самосохранения еще не угас, потому что она вдруг поняла, что стоит, что ноги согласились ее держать. Точно новорожденного олененка.

— У меня есть тайник. Это мое любимое место. Он в разделочной. Я там прячусь, когда хочу побыть одна.

Ческа дошла до первой ступеньки лестницы. Посмотрела наверх. По семи каменным уступам ей не подняться.

— Обопрись о мое плечо и шагай. Я тебе помогу.

Малютка обеими руками подняла ногу Чески, потом вторую. И вот они уже на первой ступеньке. При каждом движении на плечи девочки давил вес умирающей, но она не сдавалась. Она всю жизнь работала на ферме. В три года уже таскала ведра с водой, охапки сена и мешки с кормом. В пять могла удержать свинью, когда той делали укол. Малютка была крепкой и сильной.