— Надо сделать преципитиновый тест, чтобы понять, человеческая это кровь или животного. А это возможно только в лаборатории, где есть морские свинки. — И Буэндиа стал разъяснять Элене суть анализа.

Когда на ферму приехали все эти люди? Рейес потеряла счет времени. Она смотрела на небо; все еще была ночь — вечная, что ли? В сотне метров от разделочной поставили палатку. Оперативный штаб. Там, наверное, уже работает Марьяхо. А где Ордуньо? Где Сарате?

— Мы же все понимаем, каким будет результат. — Мрачное бормотание инспектора Бланко донеслось до Рейес, как порыв ветра.

Надо найти в себе силы и встать. Помочь коллегам, обнять их, а потом мчаться на поиски Антона, повелителя этого ада. Но ноги все еще дрожали, и впервые со своего прихода в отдел Рейес почувствовала, что не готова к этой работе. Из отрешенного состояния ее вывели крики — Сарате вырывался из рук полицейских.

— Мне надо с ней поговорить!

Что ему отвечали, Рейес не смогла разобрать. Бессилие Сарате сквозило даже в его ярости.

— Где она? — спросила Элена.

Кто-то сообщил, что девочка в своей комнате с психологом. Социальные службы уже уведомлены и займутся ею. Инспектор направилась в дом. Сарате последовал за ней. В молчании они поднялись по лестнице, прошли место, где обнаружили труп Касимиро. Видимо, дежурный судья уже побывал здесь, потому что труп забрали, остались только метки криминалистов и кровавые пятна на полу. Комната девочки находилась в конце коридора. Перед тем как войти, Элена обернулась и заглянула в глаза Сарате. В состоянии ли он сдерживать свое горе, можно ли пускать его в комнату? Ему это было необходимо, но Элена понимала, что он потребует от ребенка невозможного: сказать, что этот фарш — не Ческа. Что его коллега, его женщина, его подруга смогла сбежать. Элена сознавала, что не должна допустить давления на свидетеля, но прогнать Анхеля не могла.

— Как тебя зовут? — Элена села напротив девочки. Не получив ответа, она вопросительно посмотрела на женщину-психолога, не отходившую от ребенка.

— Она не хочет разговаривать.

— У тебя нет выбора. Говорить придется. — Напряжение Сарате прорывалось наружу, как он ни старался сдерживаться. — Кто это сделал с… Антон?

— Мы понимаем, что тебе страшно, но ты должна рассказать, что здесь происходило.

— То, что происходит в доме, остается в доме, — пробормотала девочка. Видимо, эту мантру она слышала бессчетное количество раз.

— Антон не вернется. И Хулио тоже. Они здесь больше не главные. Главные теперь мы, и слушаться надо нас. Скажи, как тебя зовут.

— Малютка.

— Малютка?

Девочка кивнула и добавила, гладя свою любимицу:

— А это Кошка. Я не люблю имена. Я ей так и сказала. Сказала, что не хочу знать, как ее зовут.

— Ты Ческе это сказала? — Элена заметила, что малышка взволнована. Когда она гладила кошку, ее руки дрожали. Жизнь посреди этого ужаса не лишила девочку способности чувствовать. Она была привязана к животному, и гибель Чески явно причиняла ей боль. Это будет нелегко, но Элена знала, что должна размотать этот клубок и постепенно, шаг за шагом, вытянуть из Малютки, что же произошло на ферме.

— Они все туда спускаются, в подвал… И Хулио, и Касимиро, и Серафин… все… Антон всегда последний. Он последний, потому что после него они уже не живые. Вот я ей и сказала, что не хочу знать ее имя. Они всегда умирают, а я потом плачу. Антон говорит, что плакать о гостьях — это как плакать о свиньях.

Слушая признания Малютки, Элена старалась абстрагироваться. От этого ада, от издевательств, которым подвергалась Ческа. Внезапно послание коллеги, повторяющее рисунок ковра в детской, показалось ей запиской потерпевшего кораблекрушение, который осознает: вероятность, что его спасут, близится к нулю.

Рассказ Малютки звучал сухо, как будто она не привыкла пользоваться словами, но его было достаточно, чтобы составить представление о творившихся здесь ужасах. О жизни на ферме Колладо — если такое можно было назвать жизнью. Элена ни разу не повернулась, не поймала взгляд Сарате, боясь, что заплачет от его боли. Но когда раздался его голос, ее удивило, насколько спокойно он звучал:

— Что случилось с Ческой?

— Я ее развязала. Такой мне достался штраф. — Малютка пожала плечами, демонстрируя детское беспрекословное уважение к правилам игры. Как могла, она описала их неудачную попытку выбраться. Девочка ножом перерезала веревки, которыми Ческа была привязана к кровати. Где находился Хулио, она точно не знала. Думала, что он с Антоном, успокаивает Касимиро, который был не в себе после смерти Серафина. Антон ругался с Касимиро, потом прозвучал выстрел. Малютка понимала, что надо бежать, но Ческа была совсем слабой, потому что много дней не ела. Они сумели добраться до разделочной и забрались в шкаф. Но Антон их нашел. Он ужасно рассердился, начал бить Ческу, а девочка, воспользовавшись моментом, схватила Кошку и спряталась на кухне под раковиной.

Она не решилась открыть дверцу своего убежища, когда услышала, что Антон вернулся в дом и приказал всем уезжать.

— Он сказал куда? — спросила Элена.

— «С фермы надо уезжать». Вот как он сказал.

— А откуда ты знаешь, что фарш в бочке — это Ческа? — Сарате отчаянно надеялся найти в рассказе Малютки хоть какую-то нестыковку.

— Так всегда бывает.

— Так они поступали с другими женщинами, которых привозили? Мы знаем, что Ческа не первая. Видели фотографии, — объяснила Элена.

— Антон забирал их в разделочную. Резал там на куски; одни шли в морозилку, другие в мясорубку… на фарш. Он добавлял туда белое вино… и тесто…

— О чем ты? Какое тесто? — удивился Сарате. — Он их свиньям, что ли, скармливал?

Малютка впервые подняла глаза на полицейских. Девочка почувствовала: что-то не так. Дело не только в том, что Антон страшно рассердился, потому что убили Серафина. И даже не в том, что всех этих женщин больше нет. Что-то еще не так, она прочла это во взглядах Элены и Сарате.