— Та же фигня, — кивнул Астарот. — Мозгом вроде понимаю, что достижение огромное, но это себе приходится повторять, чтобы не забыть. Будто вообще не выступать едем, а так… На шашлыки.

— На шашлыки… — эхом повторил Бельфегор. — Блин, а может правда на шашлыки сгоняем? На День Победы, а?

— Шашлыки в сугробах жарить будем? — криво ухмыльнулся Астарот.

— Да растает еще, — не очень уверенно возразил Бельфегор.

Снег становился все гуще, уже настоящая такая метель. На асфальте он все еще таял, а вот на зазеленевших газонах появились белые пухлые лоскуты.

— Шашлыки можно и просто в шашлычной поесть, — сказала Надя.

— Это не тоооо… — протянул Бельфегор. — Велиал, помнишь, как мы в детстве ездили? На первое или на девятое мая, в Затон?

— Ага, — кивнул я. Не помнил, конечно, но поездка на шашлыки на первые майские — это был обычный такое ритуал. А наши с Бельфегором семьи, похоже, довольно давно дружили. Да и сейчас мамы общаются.

Астарот, Бельфегор, Кирилл и Надя принялись вспоминать разные «шашлычные» истории, кто-то про дачу у друзей, кто-то про тайные рецепты маринадов. Забавно. Реально же, мы едем на очень статусное мероприятие, про которое несколько месяцев назад даже и помыслить не могли. И болтаем по дороге в машине про жареное на углях мясо.

Наверное, это даже что-то закономерное происходит. Мы с «ангелочками» двинули к успеху по своему плану, а тут нам, как снег на голову, упало это вот выступление. Даже пока не просчитывал по-нормальному его выхлоп. И как его грамотно использовать.

— Велиал, а ты же камеру взял? — вдруг спохватился Астарот.

— Конечно, — усмехнулся я. — Куда же я без камеры-то?

— У меня просто мама сегодня на дежурстве, а она очень хотела посмотреть наше выступление, — Астарот сказал это с таким простодушно-победным видом, что стало понятно, что он ждет какой-то определенной реакции.

— Твоя мама?! — воскликнул Бельфегор и даже подался вперед и влез между передними сидениями. — Она хотела посмотреть? Да она же все нам все время говорила, что мы фигней страдаем!

— Она так и считала, — хмыкнул Астарот. — Пока по радио нашу песню не услышала. Прикинь, позвонила мне, такая. И не наорать, как обычно, а участливо так расспрашивала, что да как.

— У меня такое впечатление, что это радио нам просто… ну… жизнь поменяло, что ли, — сказал Кирилл.

— Ага, никогда не думала даже, что это вот прямо так важно, — сказала Надя. — У меня отец тоже слышал. Спросил, в этой ли группе я пою. Ничего не сказал потом, кивнул. Но для него это уже дофига! Можно считать, что поздравительный торт купил.

— Блин, я все время забываю, что ты еще в школе учишься! — воскликнул Бельфегор. — А на гастроли тебя папа как вообще отпускает?

Надя многозначительно закатила глаза и слегка пожала плечами. Мол, а что, может быть как-то по-другому вообще?

А я подумал, что здесь, в девяностых, дети вообще как-то раньше взрослеют. Не сказать, правда, что от хорошей жизни. Скорее уж, по необходимости. По родителям эпоха перемен ударила куда сильнее. Это в глазах взрослых я здесь видел беспомощность выброшенных на берег рыб. А подросткам было нормально. Рухнула страна, и под ее обломками оказались погребены родительские планы на их жизнь и светлое будущее? Да и ладно, не очень-то и хотелось… Реальность встала на уши, хорошо и плохо поменялись местами? Пофиг. Мы меняемся, и мир меняется.

Мои однокашники частенько сетовали, что, мол, дети в две тысячи двадцатых — беспомощные нежные снежинки. Типа, вот у нас в их годы вокруг грохотали лихие девяностые, родителям на нас было пофиг, а мы все были — эгегей! Адаптировались к меняющимся временам, крутились, не боялись ни черта.

А может как раз в этом дело? Адаптируются к тому, что есть. Здесь, в девяностых, отращивают клыки и тренируют деловую хватку. Там, в две тысячи двадцатых, культивируют беспомощность, чтобы родители, двинутые на заботе и опеке своих чад, могли почувствовать свою нужность и незаменимость.

— Это нам отсюда таскать? — заныл Бельфегор, когда увидел, где я припарковался. Социалистический был перекрыт, а вся парковка театра драмы была уже забита.

— Как быстро к хорошему-то привыкаешь, да? — усмехнулся я. — Помнишь, как мы твой поливокс от завода до «Фазенды» зимой тащили?

— Так это когда было-то… — насупился Бельфегор. — Хотя да, недавно. А кажется, что вообще в какой-то прошлой жизни.

— А у организаторов разве нет помощников? — Астарот выбрался из машины, поежился и попытался поднять воротник косухи. — Там столько народу было всякого, чем они занимаются?

— А ну хорош ныть! — скомандовал я. — Места в машине — они такие. Работа грузчика в подарок!

Концерт начался почти без опозданий. Ну, всего-то на полчаса, может. Как обычно бывает, что-то там засбоило, или какие-то провода кто-то не привез, случилась суета с поиском виноватого. Который благополучно от кары скрылся, притащили за шкирку кого-то, кто разбирается, устранили неисправность. И на сцену вышли «Парк культуры и отдыха». Густой снег валил с неба, и уже даже на асфальте перестал таять, а превращался в серую кашу. Налип на ветках, покрыл сплошным белым ковром газоны. В общем, новый год сплошной, а не первое мая. Правда, народу все равно было дофигища. Вся широкая лестница и площадь под ней, переходящая в парковку перед областной администрацией, заполнена сплошной толпой. Не сказал бы, что все они как-то смотрели на сцену. Да и звук был, прямо скажем, так себе. В том месте, где мы кучковались с другими музыкантами, разобрать слова еще было можно, а вот на небольшом отдалении было слышно только басы.