В боку пекло, рубашка намокла от крови. Полагаю, у меня там дырка такого размера, что можно засунуть большой палец. Проклятущая чайка. Долго я не протяну без помощи и перевязки. Это не царапина, о которой можно забыть на вторые сутки.

Внезапно всё кончилось. И грохот, и свет. Длань, прижимавшая меня к цветущему розмарину, отодвинулась, позволяя выпрямиться, сесть. Часто моргая, я увидел каменную пустошь, в которую превратились ближайшие к реке кварталы района. Она дымилась и была похожа на город, проклятый Одноликой.

Кое-где остались лишь печные трубы, теперь торчащие памятниками несуществующим домам. Уцелевшие здания, которым повезло не попасть в область, где бушевала стихия, казались потрёпанными старцами, потерявшими слишком многое. Из последних сил цепляющимися за жизнь, которая должна вот-вот завершиться.

В центре каменной пустыни росла сияющая золотая спица, тонкая и изящная. Она выпустила несколько лучей и напоминала нелепую росянку. Я чувствовал вибрацию от этой… структуры, имевшей, вне всякого сомнения, колдовское свойство, а ещё силу совершенно чужеродную нашему миру.

Принадлежащую Илу.

На острие спицы, у самой земли, отчаянно билось нечто бесформенное и хаотичное. Вздымались руки, и мне привиделось, что их больше двух. Кто-то пытался избавиться от силы, пронзившей его, пригвоздившей к земле.

Я не мог рассмотреть детали, слишком далеко, там, где земля загибалась, образуя раскалённую воронку. Хотелось убраться отсюда как можно скорее.

Столько людей погибло за несколько минут.

Что-то алое появилось справа, я резко обернулся и вздрогнул, разглядывая похожее на человека существо, протягивающее ко мне руку. Над его головой кружилось четыре ярких солнцесвета.

У него не было лица. Кожа содрана, словно чулок, обнажая мышцы, зубы, фрагмент левой скуловой кости и глазницы. Кровь у создания не текла, лишь выступала мелким бисером, задерживаясь на теле странными, мгновенно застывающими бусинками. Одежда почти отсутствовала, какие-то лохмотья, терявшиеся среди красной плоти. Ребра проломлены, дыра величиной с кулак, и там, в ней, открытое и незащищённое, судорожно содрогалось сердце.

Я узнал Оделию по глазам. Всё по тому же аквамарину, которым я некогда был очарован. И даже не смог ощутить всю ту горечь от её потери, едва обретя.

Не потому, что она была почти мертва. А оттого, что теперь я видел её настоящую суть. В глубине аквамариновой радужки бушевал Ил, который изменил жену брата и сейчас показал мне истинный облик.

Ибо восемь лет в Иле не проходят без следа. Капитан был прав. А я… я предпочёл забыть, потому что мне так этого хотелось.

И ещё я понял, о чём сказал Светозарный. О пославшем её.

— Колыхатель Пучины! — прошептал я. — Ты не сбегала от него. Он отправил тебя в Айурэ!

Её хрупкая, окровавленная, влажно-красная рука с выступающими белёсыми сухожилиями, схватила за запястье, и Оделия легко поставила меня на ноги.

Я ощутил эту звериную, нечеловеческую силу в её тонкой кисти. Женщина выплюнула на землю совершенно прозрачную, истончившуюся руну, бывшую раньше кубиком.

— Да, Малыш. — Голос остался прежним, что было ещё больнее. — Он не желает, чтобы они причинили вред этому городу. Я не желаю тоже. Наши интересы пересеклись, и мы решили помочь друг другу.

— Ты суани! Нет! Вьитини! — Это стало понятно внезапно. Только сейчас.

Она потеряла все чудные кудрявые волосы. И выглядела словно выбралась из пожара, но я продолжал видеть в ней ту, кем она когда-то была.

— Я не являюсь слугой Светозарного. Он не мой повелитель, а я не его рабыня. Я свободный человек, Малыш, и принимала решение без принуждения.

— Колыхатель знает, где Когтеточка?

— Я не лгала. Нет. И где Птицеед — тоже. Нет времени, Малыш. Сейчас он освободится. Ты должен выжить. Уходи. Немедленно. Я обязана добить его. Чтобы Айурэ ничто не угрожало. Уходи.

Она обернулась к золотой струне, которая постепенно гасла, растворяясь в воздухе, теряя лучи-отростки. И окончательно исчезла. Тварь, копошащаяся под ней, выпрямилась в свой полный девятифутовый рост.

— Если он всё-таки жив, если ты когда-нибудь найдёшь его, скажи, что он был лучшим, что случалось за мою жизнь. А сейчас убегай. Отныне ты хранишь наследие нашей семьи, — напоследок сказала Оделия и вложила в рот треугольную руну.

На мгновение я ощутил холодок на ране, и боль утихла. А потом женщина сделала шаг к существу, в котором уже сложно было узнать Медоуса. Он предстал перед нами в истинном, изменённом облике, как Осенний Костёр, которую не увидел Калеви Той, но увидел я.

Теперь он горбился, и девять его разномастных рук, растущих прямо из массивной головы, конвульсивно подёргивались, впивались в землю, помогая сохранять равновесие мясистому слизистому телу, то и дело показывающемуся среди складок ороговевшей сероватой кожи.