Броттман, осмысливая прямые ответы заключенных, осознала, как сильно заблуждалась. Впрочем, она была не первой и не последней, кого очаровала стилистика произведения, покорил набоковский язык. Миллионы читателей проглядели, как именно в «Лолите» изложена история девочки, которой довелось пережить в реальности то, что и Долорес Гейз на страницах книги. Любовь к искусству порой играет злую шутку с теми, кто забывает что жизнь бывает страшна.

История Салли Хорнер не преуменьшает ни гениальности «Лолиты», ни бесстрашного мастерства Набокова, однако подчеркивает ужас, который автору также удалось передать в романе.

Я по прежнему не могу писать о Набокове без робости. Читая его произведения, работая с архивами, я неизменно испытывала чувство, будто подхожу вплотную к электрической изгороди, за которой скрывается правда. Подсказки появлялись я тут же исчезали. Письма и дневниковые записи намекали на нечто большее, при этом без всякого доказательства. Сильнее всего меня занимало, что именно Набоков знал о Салли Хорнер и когда узнал о ней. Всю жизнь он умалчивал о том, из каких источников почерпнул ту или иную информацию, отметал любые догадки; такой же тактики придерживались и наследники после смерти писателя; все это невероятно затрудняло поиски.

Набоков терпеть не мог, когда исследователи пытались раскопать подробности биографии, способные пролить свет на его творчество. «Ненавижу вмешательство в сокровенную жизнь великих писателей, ненавижу подглядывать через забор, точно досужий ротозей, — сказал он как-то на лекции по русской литературе студентам Корнелла, где преподавал с 1948 по 1959 год. — Ненавижу вульгарность "сентиментальных историй", шуршание юбок и хихиканье в коридорах времени: никогда ни один биограф даже краешком глаза не увидит моей личной жизни» {3} .

О своем неприятии любых попыток соотнести литературное произведение с реальной жизнью Набоков заявил еще в 1944 году, в оригинальной, крайне избирательной с точки зрения материала и резко критической биографии Гоголя. «Странно, что мы испытываем болезненную потребность (как правило, зря и всегда некстати) отыскивать прямую зависимость произведения искусства от «подлинного события», — брюзжит Набоков. — Потому ли, что больше себя уважаем, узнав, что писателю, как и нам, грешным, недостало ума самому придумать какую-нибудь историю?» {4}

Биография Гоголя в большей степени знакомит нас с логикой мышления Набокова, чем с творчеством Гоголя. Сам же Набоков не желал, чтобы критики, ученые, студенты и читатели искали в его произведениях буквальные смыслы или образы из реальной жизни. Любыми материалами, которые подворачивались под руку (всякая крошка в ладошку!), Набоков распоряжался, как считал нужным. После публикации «Лолиты» в 1958 году на Набокова обрушилась слава, и тут-то стремление самостоятельно распоряжаться ремеслом (потому что никто не сумеет сделать это лучше) сослужило писателю добрую службу. Все, кто хотел взять у него интервью, будь то в письме, телепередаче или при личной встрече дома у Набоковых, вынуждены были играть по его правилам. Вопросы отправляли заранее, получали ответы, написанные в свободное от работы время, и кое-как лепили из этого нечто похожее на непринужденную беседу.

Доступ к своей частной жизни Набоков ограничивал не только для того, чтобы защитить неотъемлемое право на вымысел: причины этого куда глубже и сложнее. Он не хотел, чтобы большие и маленькие семейные секреты стали достоянием общественности. Неудивительно, если вспомнить, что ему довелось пережить: русская революция, несколько эмиграций, приход к власти нацистов, международный успех после выхода бестселлера. Перебравшись в 1940 году в Америку, Набоков отказался от русского языка, на котором писал первую половину жизни, в пользу английского. Потерю родного языка он сравнивал с утратой конечности, хотя его английский (с точка зрения синтаксиса и стиля) неизменно вызывал восхищение большинства носителей языка.

Жена Вера, неизменная спутница Набокова, всю жизнь старалась оградить его от любопытствующих. Она бралась за все, чем писатель заниматься не мог или не хотел: была его помощницей, водителем, договаривалась с издательствами по поводу авторских прав, вела практически всю переписку, первой читала новые произведения мужа и выполняла массу других задач. Она охотно жертвовала собственными интересами ради его искусства, и все, кто осмеливался задаться вопросом, не кроются ли за неистребимой Вериной преданностью другие, совершенно противоположные чувства, получали в ответ либо упрямое молчание, либо пылкое отрицание, либо неприкрытую ложь.

И все же книга эта появилась не в последнюю очередь потому, что в обороне Набоковых в конце концов появилась брешь. Некоторым исследователям удалось получить доступ к их частной жизни. Увидели свет три биографии (одна другой тенденциознее {5} ) Эндрю Филда, чьи отношения с героем его книг сперва складывались мирно, однако задолго до смерти Набокова в 1977 году переросли в нескрываемую неприязнь. Затем вышел двухтомник Брайана Бойда {6} : этот труд по сей день, четверть века спустя после публикации, остается основополагающим исследованием жизни писателя. Изданная в 1999 году книга Стэйси Шифф о Вере Набоковой {7} пролила свет на взаимоотношения супругов и отчасти познакомила читателя с внутренним миром Веры.