Скрытый деревьями, прислонившись к шихану, с казаргой в руках стоял Ахмед. Он пристально следил за спутниками и, когда лошадь Мясникова вместе с хозяином показалась из-за поворота, башкир, подняв казаргу, натянул тетиву. Твердая, как железо, глиняная пуля ударила в козырек мясниковского картуза, сорвала его с головы хозяина. Выхватив револьвер, Иван Семенович выстрелил в сторону шихана. Вторая пуля из казарги больно царапнула щеку, и Мясников открыл беспорядочную стрельбу. Сенька поспешно соскочил с лошади и кинулся к шихану. Но там уже никого не было.

После встречи с Данилкой Ахмед на следующую ночь пробрался на Шуйду в поисках Фатимы, но ничего, кроме опустевших двух-трех изб и кучи золы, не обнаружил. Тархан откочевал неизвестно куда. Исчезла и Фатима. И Ахмед облюбовал себе место в глухом овраге, недалеко от деревни Первухи. Устроил шалаш, покрыл его сверху корой лиственницы и с помощью Данилки, с которым он продолжал встречаться, достал нож, кремень и котелок для варки пищи. Казаргу он сделал сам.

Удерживало здесь Ахмеда чувство мести к Мясникову, который обманом завлек его в Катав и заковал в кандалы. Близость рудников и дороги пугали, но все же время от времени он выходил к дороге. И вот однажды, заслышав цокот копыт, он поспешно спрятался за шихан. Вскоре показался небольшой отряд казаков во главе с Мясниковым, который направлялся к Первухе. Стрелять было бесполезно. Вечером, пробравшись задами в деревню, Ахмед увидел на площади большую толпу батов, угрюмо смотревших, как пороли Никиту. Из отрывочных разговоров крестьян он понял, что казаки останутся в деревне на несколько дней.

Ахмед терпеливо ждал, когда Мясников поедет обратно в Катав и целыми днями сторожил у шихана. Наконец долгожданный час настал. Как только показался Мясников, ловко пущенная из казарги пуля ударила в козырек стеганого картуза, и это спасло заводчика. Видя, что вторая пуля попала в Мясникова, Ахмед скрылся.

Жизнь на руднике шла своим чередом. Подростки поднимались рано. Кружка воды, кусок ржаного хлеба с луком, и ребята, разбившись на группы по четыре человека, принимались за работу. Грязные, оборванные, исхудалые от непосильной работы, они по выходе из казармы тесно жались друг к другу, не спуская испуганных глаз с пьяного Гурьяна. Пропуская мимо себя ребят, идущих на работу, он то и дело взмахивал плетью.

— Душа из вас вон, чтобы камень был на пожогах. Кто не выполнит, драть буду беспощадно, — грозил он подросткам. И так каждый день. Некоторые из ребят не выносили такой жизни и убегали.

Кругом лежала тайга с каменными громадами гор, узкими темными ущельями, сплошь заросшими густым непроходимым лесом.

…Как-то на рудники пришла мать Данилки — Федосья. Поднялась на выработку и, увидев Гурьяна, сидевшего на пеньке с трубкой в зубах, подошла к нему, низко поклонилась и промолвила:

— Мне бы сыночка повидать, Данилу Кайгородова.

— Убег, стервец, в тайгу, — сплевывая, сказал тот равнодушно.

В широко раскрытых глазах женщины сначала промелькнула растерянность, затем испуг. Она едва слышно спросила:

— Стало быть, не увижу его?

Гурьян поднялся с пенька и, не глядя на женщину, тяжело зашагал к казарме.

Перебирая узелок в руках, Федосья тихо побрела вдоль рудничных ям.

Навстречу ей шел подросток. Она едва узнала Артемку Рогачева, дружка Данилки.

Артемка опасливо посмотрел на широкую спину Гурьяна, который не торопясь шел к казарме, и зашептал:

— Данилка убег в тайгу с башкирином, — оглянувшись, он продолжал: — Гурьян начал пороть Данилку чуть не каждый день, да и работы стал наваливать на него все больше. Позавчера начал опять стегать, а откуда ни возьмись появился башкирин да как пустит в Гурьяна из казарги, так тот взвыл и схватился за глаз. А Данька в суматохе и убежал. Он, тетя Феня, жив. Днем на рудник не показывается, а ночью иногда приходит. Мы с ним хлебом делимся. Все ребята жалеют Даньку. — Помолчав, Артемка продолжал: — Я знаю, где он прячется. Ты иди на сверток, где дороги расходятся, а как только стемнеет, я к тебе прибегу и вместе пойдем к Даньке. Он недалеко.

Женщина вздохнула с облегчением.

— На, поешь.

— Я потом, — поспешно ответил Артемка и, спрятав хлеб за пазуху, полез в яму.

Окинув взглядом рудник и разбросанные по нему в беспорядке выемки, Федосья стала спускаться по северному склону Шуйды. Вот и развилка. Женщина опустилась на траву и стала ждать Артемку. Наступал вечер. Розовый закат, охватив полнеба, начал медленно угасать. Показались звезды. Стало прохладно. До слуха женщины донеслись чьи-то легкие торопливые шаги.

Вскоре Артемка был возле Федосьи. Они молча свернули с перекрестка в глубь леса. В одном месте Артемка настороженно прислушался к чему-то, и Федосье показалось, что недалеко от них между деревьями промелькнуло что-то. Над головой ухнул филин. Женщина инстинктивно ухватилась за Артемку.

— Это, тетя Феня, филин, — успокоил ее подросток, — их здесь много. Мы уже к ним привыкли.

— Господи, страсти-то какие, — Кайгородова перекрестилась. Мысль о сыне больно сжала ее сердце. — Сама вымолю прощение у надзирателя, приму любую муку, только бы выручить Данилку, — решила она и остановилась, прислушиваясь к призывному свисту Артемки.