— Как убег?

— Приказчик Кузьма Ксенофонтович распорядился отправить Ахмедку на дальний курень. А дорогой, возле Шуйды, тот сбежал.

— Но ты-то, олух царя небесного, где был?

— Отправлял ребят на рудники.

Иван Семенович плюнул.

— Черти окаянные, чтоб вас холера взяла, — выругался он.

Опустив голову, Гурьян вышел.

Оставшись один, Мясников долго не мог успокоиться. «Правда, башкирин теперь не опасен. Строгановская бумага о покупке Шуйды — в надежном месте. Но как быть с Фатимой?..»

Перед отъездом Мясникова в Симбирск на завод приехал за обещанными подарками Шарип с Фатимой. Отвели им малую избу, стоявшую во дворе управительского дома, где жил Иван Семенович.

Поздно вечером, когда мертвецки пьяный Шарип валялся на полу, вошел Гурьян и обратился к Фатиме, сидевшей одиноко в переднем углу неприглядного жилища.

— Иди, хозяин тебя требует.

Женщина не знала русского языка. Но на всякий случай отодвинулась в угол.

«Как ее выманить?» — Гурьян почесал пятерней в затылке.

— Айда, Шуйду едешь. Ахмед здесь.

Услышав знакомые имена, Фатима, оглядываясь на лежавшего Шарипа, вышла с Гурьяном из избы.

— Там Ахмед, — показывая на окна большого дома, сказал ей Гурьян и, взяв женщину за руку, стал подниматься на крыльцо.

Распахнув двери в полутемную комнату, он втолкнул в нее Фатиму и поспешно закрыл.

У стола стоял Мясников.

Безуспешно пытаясь открыть двери, она в отчаянии забарабанила кулаками. Но все было напрасно.

На следующий день Иван Семенович поручил Гурьяну увезти жену Шарипа к раскольнику Афоне, который жил на кордоне, недалеко от Шуйды. Фатиму заперли в одной из комнат обширного дома и доступ к ней имела лишь жена Афони, Серафима.

Вернулся Гурьян не скоро. В избе его встретил Шарип.

— Куда девался баба, не знам. Вчера был, тапир нет, — развел он растерянно руками.

Гурьян ухмыльнулся.

— Пропил ты свою бабу, тархан. Теперь иди, свищи. Волки на ней в лес… уехали, — произнес он нецензурное слово.

Шарип вскипел.

— Давай баба, а то башка секим, — и выхватил из-за пазухи нож.

— Ну и дурья же у тебя голова, Шарипка, — сказал с укоризной Гурьян. — Ножик-то положи обратно. Не страшен он мне. На-ка, лучше выпей, — подавая старику вино, сказал он равнодушно. — Не видать тебе больше Фатимы как своих ушей.

— Моя Ванька Мясник пойдет, спрашивайт, куда баба девал?

— Станет он с тобой разговаривать о бабе, больно нужна она ему, — наливая вторую кружку, заявил Гурьян огорченному Шарипу. — Может, ее Ахмедка украл, почем мы знаем.

Шарипа точно подбросило.

— Ахмед башка секим. Твоя башка секим, Ванька Мясник режем, а свой баба искам.

Стукнув допитой кружкой о стол, тархан размяк. Ползая на коленях перед Гурьяном, он молил:

— Урус, отдай Фатима. Бери, бачка, лес, тяжелый камень, все бери, только баба дай.

Обхватив ноги каторжника, он жалобно продолжал:

— Ай-яй, калым большой платил. Как тапир быть?

— Погоди, поговорю с хозяином, — смягчился Гурьян. Заперев на замок тархана, он пошел к Мясникову.

— Как быть с Шарипкой? — спросил он Ивана Семеновича. — Шибко убивается, воет, что жену потерял.

Хозяин ответил не сразу. Побарабанил пальцами по столу и, посмотрев в окно, произнес неохотно:

— Дай ему три цветных халата, лошадь с моей конюшни и пускай проваливает куда хочет.

Помолчав, Мясников добавил:

— Скажи, чтоб убирался с Шуйды ко всем чертям, а то весь улус сожгу.

Глаза хозяина хищно блеснули.

— Проваливай! — Мясников властно показал Гурьяну на дверь.

…Запертая в темной горенке обширного дома Афони Фатима целыми днями бродила из угла в угол. Подходила к небольшому оконцу, но ничего, кроме резного конька крыши амбара и верхушек деревьев, росших в палисаднике, не увидела. Пробовала открыть дверь, но та не поддавалась.

— Мечется, как рысь, — прислушиваясь к шагам пленницы, говорил Афоня жене, — известно, дикая, — ухмылялся он. — Привыкла к горам да лесу и на подарки не глядит.

— Силой милому не быть, — Серафима задорно посмотрела на мужа.

— Ты это к чему? — насупился Афоня.

— Так, к слову пришлось, — ответила с усмешкой жена и повела круглыми плечами.

— Ты у меня смотри, не балуй. — Сурово произнес Афоня. — Тебе, поди, завидно, что купец богатые подарки башкирке дает.

— Нужен он мне, как в петровки варежки.

— То-то, — облегченно вздохнул Афоня и, взявшись за дверную скобу, хотел что-то сказать жене, но раздумал и не торопясь вышел. Серафима подошла к зеркалу. Задумчиво провела рукой по волосам, вздохнула и, опустившись на лавку, унеслась мыслями в прошлое, в родную таежную Первуху, в отчий дом. Вспомнила, как осенью, незадолго до открытия рудников, в деревню прибыл богатый поселенец — Афоня. Было ему лет пятьдесят. Небольшого роста, широкоплечий, с угрюмым взглядом темно-карих глаз, с лицом, обезображенным глубоким шрамом, сильными лохматыми руками, умевшими держать топор и кистень, он внушил первушанам какой-то безотчетный страх. За нелюдимость и злобный характер за ним укрепилась кличка — Соловей-разбойник.