В доме Мейера собралась вся заводская знать. С вожделением поглядывая на богато убранный стол с целой батареей бутылок, гости перекидывались редкими фразами. Унылая фигура Мейера наводила на гостей тоску, и они оживились только при входе слуги, сообщившего:

— Иван Семенович идут сюда.

Пухлая жена Мейера Эмма Францевна засуетилась: несколько раз поправляла прическу перед зеркалом, придирчивым взглядом окидывала стол, и когда в передней послышался голос Мясникова, она, изобразив радостную улыбку, поплыла ему навстречу. Гости почтительно поднялись с мест.

После двух-трех рюмок завязался оживленный разговор. Наконец послышался голос Мейера:

— Прошу, господа, к столу.

Гости чинно уселись.

— Вот что, дорогой мой, — обращаясь к хозяину, начал неторопливо Мясников, — слышал я, что плантовал ты заделать промоину за два дня. А мужики, гляди-кось, за один вечер наладили. Значит, с народом надо жить умеючи: где кнутом, а где и пряником. Вот так-то.

Иван Семенович самодовольно погладил бороду.

— Рюсский мужик загадочный натур, — осторожно заметил Мейер.

— Нет, Густав Адольфович, плохо ты знаешь русского человека, — Мясников выпил и взялся за поросенка. — Народ если захочет, гору своротить может.

Сидевшие за столом кричники одобрительно зашептались. Мейер услужливо налил гостю рюмку.

— Вот к слову, перегнал я несколько деревень на Урал. Как их привязать к заводам? Стройте дома, да не такие, как в России, курные избы, крытые соломой, а из кондового леса. Благо, его здесь немало. Правда, земля у нас холодная, но в огороде можно все растить. Теперь скажи мужику: поезжай обратно в Россию — не поедет.

— Поехали бы, да там ему не легче, — послышался чей-то спокойный голос.

Вилка, которую держал Мясников с куском поросенка, повисла в воздухе. Густав Адольфович поперхнулся рыбой и, вытащив поспешно платок, усиленно закашлял. Говор умолк, и взоры присутствующих обратились на сидевшего невозмутимо в углу стола пьяного Неофита.

— Как ты сказал, смерд? — Мясников грозно посмотрел на смельчака.

— Веселого мужику и там мало, — повторил Неофит.

— Значит, у меня плохо живется? — приближаясь на нетвердых ногах к Неофиту, спросил Мясников. И не получив ответа, четко произнес: — За такие речи на цепь посадить мало. Понял!

Тяжелая рука Мясникова опустилась на плечи Неофита. В комнате наступила гнетущая тишина. Продолжая раскачиваться, Иван Семенович угрюмо сказал:

— Твое счастье, что правду в глаза мне сказал. Мало у меня таких людей, как ты. На, выпей, — заявил он неожиданно, затем налил полный стакан вина и подал его Неофиту.

Среди присутствующих вырвался вздох облегчения.

Гроза миновала. Задвигались стулья, оживленнее зазвучали голоса и, обрадованный подобной развязкой, Мейер подал знак музыкантам. В самый разгар веселья Мясников вышел на веранду. Точно сбрасывая с плеч какую-то невидимую тяжесть, Мясников крикнул:

— Сенька!

Из комнаты выбежал подручный Мясникова.

— Плясовую.

Тряхнув кудлатой головой, подбоченившись, Сенька, притопывая ногами, прошелся по веранде.

Начал он речитативом и, неожиданно грохнув коваными сапогами об пол, закружился в бешеной пляске.

— Гуляй, ребята! Жарь вовсю! — дико завопил Мясников и, сбросив кафтан, пустился в пляс. За ним, выделывая коленца, волчком завертелся Неофит.

Веселье продолжалось до рассвета.

Заводские дела задержали Ивана Семеновича на Южном Урале до глубокой осени. Мясников все время был на колесах. И каждый раз путь его лежал через Юрюзань. Афоня в начале зимы по приказу Мясникова уехал надолго к углежогам. Дома оставалась одна Серафима. За последние два месяца она превратилась в заводскую щеголиху. Сбросила с себя косоклинный сарафан, уродовавший ее стройную фигуру, и носила платья с воланами, исчезла и темная шашмура. Ходила больше с открытой головой, как бы выставляя напоказ свои пышные косы, сложенные высокой короной.

Глядя на новые платья жены, Афоня хмурился и однажды, не выдержав, заметил сурово:

— Нарядилась, как немка. Страмота смотреть.

— А ты не смотри, — охорашиваясь перед зеркалом, ответила небрежно жена. — Не в лесу ведь живем. Люди у нас бывают. Что я, деревенщиной должна ходить?

— Серафима! — в голосе Афони прозвучала нотка угрозы. — Ты у меня не балуй. Узнаю, худо будет.

— Не стращай, не пугливая, — Серафима круто повернулась к мужу. — Хватит, пожила затворницей, — и, хлопнув сердито дверью, вышла.