Серафима слабо улыбнулась.

— Не собираюсь я в замуж выходить. Не к чему, — ответила она сдержанно, — на Урал поеду.

— Тэ-кс. А дом-то продавать будешь? — спросил Логинов деловито.

— Найдется хороший покупатель, продам.

— Тэ-кс, — что-то обдумывая, вновь протянул гость.

— Вот что. Покупать мне самому не с руки, потому душеприказчик, а подошлю к тебе человека. Ценой не обижу, — берясь за картуз, сказал он Серафиме и, сделав несколько неуверенных шагов по комнате, остановился перед хозяйкой.

— Ты бы лучше не уезжала из Симбирска. Здесь тебе спокойнее. Слышал я, что новый-то хозяин Юрюзанского завода Петр Сергеевич Дурасов — человек с большими причудами. К нашему делу не прилежный. Так себе, балаболка с кокардой.

— А мне он что? — Серафима передернула плечами. — Я не крепостная, вольная.

— Ну смотри, тебе виднее, а скажу одно: бесшабашные зятьки попали покойному Ивану Семеновичу. Как бы там все прахом не пошло, — старик взялся за дверную скобу. — Завтра я заеду за тобой, копию с завещания надо снять, да и печать приложить. До свидания.

Логинов вышел. Оставаться одной в Симбирске Серафиме было тяжело. Тянуло домой. «Но поживется ли в Юрюзани? Станут притеснять — уеду в Первуху. Вот только бы дождаться Данилушку. Сколько ему лет? Наверное, уже двадцатый пошел. Года через два вернется…» Какое-то странное чувство томило женщину. Только сейчас поняла: тянет ее к Данилушке, любит она его. Серафима в смятении опустилась перед распятием и страстно зашептала:

— Господи, прости меня грешную, недостойную рабу твою. Помоги совладать с собой.

Долгим тоскующим взглядом смотрела на потемневший лик Христа, но он был холоден и равнодушен.

Через несколько дней Логинов выгодно купил дом Серафимы. Сборы в Юрюзань были недолги. Она выехала из Симбирска с попутными возчиками и недели через три была в Юрюзани. Брат Никита встретил ее с радостью.

— Наконец-то дождался. Думал, совсем уж не приедешь. Да и мне в деревню пора. Староста поедом ест. Ты ведь знаешь, что мы приписные. Надо руду на завод возить, приказчик кричит: что здесь прохлаждаешься? Плетью грозил. Урок на руду дали такой, что на двух лошадях не скоро управишься, а у меня одна, — пожаловался он сестре.

— Возьми мою лошадь, — предложила Серафима. — Она мне не нужна. Привезти корму или дров — найму кого-нибудь.

Никита помедлил с ответом.

— Без коня и тебе плохо.

— Обойдусь. — Серафима махнула рукой и ласково посмотрела на брата. Как и все первушане, Никита был кряжист и на вид суров. В отличие от сестры был он медлителен и тяжкодум. Носил стеганый жилет, из-под которого виднелась цветная ситцевая рубаха с косым воротом. Стриженную под кружок голову покрывал войлочной шляпой. На ногах лапти с онучами, заправленными в домотканые холщовые штаны. Типичный таежник, Никита не водил знакомства с острыми на язык юрюзанцами и сторонился их. Бесхитростный в житейских делах, он до тонкости знал лес, его тайны и, уходя далеко в тайгу, безошибочно определял по известным ему лишь одному приметам обратный путь в свою деревню.

Зима в Юрюзани прошла для Серафимы спокойно. Правда, не было вестей от Данилушки, но она знала из разговора с Мейером, что учится он где-то в Германии и должен вернуться не раньше осени будущего года. В конце мая на завод приехал новый хозяин — Петр Сергеевич Дурасов. Получив богатое наследство, он бросил службу и вышел в отставку в чине секунд-майора. Это был высокий, с военной выправкой мужчина с нафабренными усами, пышными баками на помятом лице, с бесцветными навыкат глазами, носивший мундир нараспашку и тесные рейтузы, плотно облегавшие худые, жилистые ноги, обутые в тяжелые ботфорты. Аграфена Ивановна вышла за него замуж наперекор родительской воле.

— Мот и картежник, — узнав о новом зяте, заявил Мясников присмиревшей жене, которая, по словам Ивана Семеновича, «проворонила» Груню.

— Дурасов из хорошей дворянской семьи, — робко заметила та.

— Хошь, я тебя завтра графиней сделаю. Были бы деньги. А этот стрекулист на богатое приданое позарился. Ему Груня нипочем. А ты, квашня, что смотрела? Щелкнул шпорами офицерик, поцеловал тебе ручку и раскисла. Тьфу! — плюнул в сердцах Мясников. — Кабы знал, в скиты бы ее отправил. Но снявши голову, по волосам не плачут. Зови Аграфену в воскресенье с мужем, — закончил Иван Семенович и вышел.

Дурасов после женитьбы быстро охладел к Аграфене Ивановне и зачастил к своим друзьям по полковой службе. Встречи обычно заканчивались диким кутежом где-нибудь за Волгой. Через несколько дней, опухший от пьянства, он тайком пробирался в свою комнату, валился на диван и приказывал коротко Фролке:

— Елею!

Слуга, подставив стул, взбирался на него и тянулся к иконостасу, перед которым на медных цепочках висели три елейницы в виде парящих голубей. В спинки птиц были искусно вмонтированы чашечки для елея. Масло Дурасов давно уже вылил и наполнил их крепкой настойкой. Решился он на эту операцию по простой причине: ключи от буфета хранились у Аграфены Ивановны, а она предусмотрительно прятала их подальше.