Серпос надул меня. Этот нескладный чувствительный молодой человек в очках, со странным блеском в глазах, наконец-то каким-то образом обвел нас всех вокруг пальца. Потому что в сумке, за исключением кое-какой запасной одежды, нескольких предметов туалета, книги, паспорта и билета на пароход, не было ничего.

Снаружи раздался гудок, и через полуоткрытое окно стал слышнее стук колес. Я прислонился к стене, пытаясь найти смысл в поведении мистера Джозефа Серпоса.

Что больше всего поразило меня, так это осознание того, каким непревзойденным артистом был этот человек. В сумке лежало еще одно одеяние священника – естественно, потому что у него был билет на пароход и ему предстояло пройти таможенный досмотр, другой одежды вообще не было. Даже книга была религиозным произведением под названием «Проповеди из прихода в Сассексе». Так вот, все священники, которых я когда-либо знал, были в высшей степени хорошими людьми – из тех, кто интересовался спортом не меньше, чем другими вещами, и с которыми можно было проболтать всю ночь за трубкой и бокалом, забыв, что они пасторы. Но Серпос решил предстать в образе викария из комической оперы, и у него это хорошо получилось. Паспорт был оформлен на имя почтенного мистера Томаса Колдерона, викария из Грейлинг-Дина, что в графстве Сомерсет, и в документе было указано, что он занимается «миссионерской деятельностью». Билет был куплен на грузо-пассажирское судно «Северный Султан», отплывавшее в среду, 17 июня, из доков Тилбери в Одессу.

Этот человек был не так молод, как выглядел. Фотография в паспорте была его собственной, на ней он был изображен с прямыми черными волосами, зачесанными на лоб, на лице – выражение благочестия; казалось, он насмехался надо мной: даже правительственная печать казалась подлинной. Если он был таким непревзойденным мастером своего дела, то почему он разразился испуганными рыданиями, когда к нему подошли на вокзале? Этот человек был такой же загадкой, как и сам Хогенауэр.

Но ломать над ней голову сейчас не имело смысла. Надо было быстрее надеть черный пиджак, чтобы отправиться на поиски Эвелин. Тем временем, осмотрев каждый предмет одежды и убедившись, что ничего не спрятано, я обнаружил очередную примету предопределенности. Да, там был черный пиджак. Но это оказался, черт возьми, длинный сюртук с фалдами сзади для утренних визитов.

Я примерил его. Эффект был настолько ужасен, что пришлось тут же его снять. Мои руки на два дюйма высовывались из рукавов, и сюртук грозил лопнуть в плечах, а из-за более высокого роста Серпоса фалды сюртука доходили мне до икр; образ потешно дополняли костюм из синей саржи и яркий безвкусный галстук. Пройтись в таком наряде по английскому поезду, когда повсюду ищут беглеца, означало быть пойманным незамедлительно. Оставался единственный выход. В конце концов, никто не ожидает, что пастор будет образцом изящества в одежде…

Пятью минутами позже (ровно в одиннадцать тридцать, за двенадцать часов до свадьбы) я вышел из туалета, облаченный в костюм священника, включая воротничок. Ансамбль, хотя тесноватый и перекошенный, скорее всего, пройдет проверку на подлинность, и я постарался, чтобы мое лицо было под стать наряду. В одной руке у меня была сумка с вещами бывшего полицейского, а в другой – томик проповедей. Я шел как можно более величественно, с трудом сдерживая волнение. Поезд был длинный, и свободных мест почти не было, поскольку его расписание было согласовано с пароходом. Пассажиры были в основном американцы или канадцы, в нескольких купе шло веселье. Я прошел по трем вагонам в поисках Эвелин, заглядывая в каждое купе; по-видимому, у меня был такой торжественный вид, что одна девушка поспешно встала с коленей какого-то молодого человека, а другая поперхнулась виски. Эвелин я нашел в начале четвертого вагона. Она сидела в дальнем углу и выглядела так, словно вот-вот заплачет; обстоятельство настолько примечательное, что я поспешил распахнуть дверь. Напротив нее сидел мистер Джонсон Стоун. Стоун увидел мой костюм, и у него отвисла челюсть. Он вынул сигарету изо рта.

– Господи Исусе! – выдохнул он.

Это было слишком.

– Послушай, – сказал я и перевел дыхание, – прошу тебя в последний раз, ради бога, не мог бы ты отказаться от этой проклятой шутки о пере…

– Тсс! – прошептала Эвелин и перевела глаза в сторону сиденья возле прохода. Я повернул голову и встретился с ледяным взглядом настоящего священника англиканской церкви.

Он не был похож (по крайней мере, при беглом осмотре) на священника, это точно. Высокий и худощавый, крупное бледное лицо повернуто вбок, как у сторожевой собаки, волосы с проседью зачесаны тонкими прядями назад. Он внимательно смотрел на меня поверх очков в полуободковой оправе. Затем священник молча скрестил ноги и одну из них прижал к сиденью, чтобы дать мне пройти. В руках у него был «Таймс», он опустил глаза и зашуршал страницами.

Я решил было сказать: «Pax vobiscum» [9] , но не осмелился. Повисло тяжкое молчание, как бывает в железнодорожном вагоне, когда люди хотят поговорить друг с другом, но их сдерживает присутствие незнакомцев. Тишину нарушало только постукивание колес да шелест прохладного ветерка, проникавшего в полуоткрытое окно. Я чинно прошел мимо священника и сел рядом с Эвелин.

Она явно сдерживала смех, но я должен признать, у нее это хорошо получалось. В ее карих глазах читалось восхищение. Кожа Эвелин имела тот коричневато-золотистый оттенок, который так редко встречается в жизни: и при определенных обстоятельствах это позволяло ей выглядеть невиннее, чем на пасхальной открытке. Она говорила тем выразительным, энергичным и звонким голосом, который появляется у женщин при разговоре с лицами духовного звания.

– О, я так рада, что вы здесь! – воскликнула она. – Я так боялась, что мы разминулись с вами. Конечно, мы видели, как вы садились в поезд, но я искала вас повсюду и не могла найти. О, простите меня. Мистер Стоун, это мистер… – Она остановилась в прелестном замешательстве и смущении. – Послушайте, ужасно глупо с моей стороны…

– Колдерон, – сказал я. – Томас Колдерон.

– Конечно! Мистер Стоун, это мистер Колдерон.

У Стоуна был такой вид, словно он хотел сказать: «Да что вы говорите?» Его румяное лицо выглядело сердитым за стеклами пенсне. Тем не менее он серьезно кивнул и слегка взмахнул сигаретой.