Шрифт:
В учебниках истории никогда не напишут о смерти Ренцо Нори.
Мне было тридцать шесть, а не пятнадцать, как Достоевскому, я осиротел уже взрослым и в своем горе выглядел нелепо. На самом деле все началось еще раньше, зимой 1998 года, в одном из южных районов Пармы, в доме на виа Кадути ди Монтелунго, неподалеку от виа Мартири ди Чефалония, виа Кадути э Дисперси ин Руссиа, Ларго Кадути Эджео и виа Анна Франк – в квартале с довольно забавной топонимикой [46] , где прошла моя юность. Однажды среди дня у меня зазвонил телефон – старый серый дисковый телефон, стационарный аппарат времен моей юности, стоявший на деревянной полке (такие полки часто вешали в прихожих), я снял трубку, это была мама, мы поговорили о каких-то ничего не значащих вещах, о чем – я даже не вспомню, и, когда я уже собирался прощаться, она сказала: «Подожди, папе сделали рентген, у него рак легких. Он ничего не знает. Мне сказал врач, просил папе не говорить. И еще врач сказал, что случай неоперабельный».
46
Топонимика этого квартала Пармы, расположенного в районе Читаделла (Citadella – крепость), отсылает к военным реалиям. В переводе с итальянского перечисленные названия означают: улица Погибших при Монтелунго, улица Жертв Кефалонийской резни, улица Погибших и пропавших без вести в России, проезд Погибших в Эгейском море.
В детстве я любил читать комиксы про Астерикса, непоколебимого галла, жившего, как известно, в деревне среди таких же непоколебимых галлов, которые боялись только одного: что небо упадет им на головы.
И вот в тот зимний день 1998 года небо упало мне на голову, мой мир рухнул.
Я положил трубку, сполз на пол, прислонясь спиной к белой стене нашей прихожей на виа Кадути ди Монтелунго, и зарыдал как ребенок.
Если рухнул мир, что еще остается делать? Только рыдать как ребенок.
За два года до этого, 16 сентября 1996 года, в день смерти бабушки Кармелы, я начал писать.
Мой первый роман, вышедший в марте 1999 года, начинался с фразы: «Мою бабушку Кармелу звали Кармела».
Эмилианский реализм.
До какого возраста человек считается сиротой?
Мне всегда казалось, что, если человеку уже за сорок и он оплакивают свое сиротство, это выглядит смешно и нелепо.
Сейчас мне пятьдесят семь, на дворе 2020 год, и, пока я писал эту книгу, у меня умерла мама.
21 сентября 2020 года я был у себя дома, в Казалеккьо-ди-Рено. Мне позвонил Джулио, мой брат, и сказал: «Мамы больше нет».
Она болела.
Я об этом знал.
Я об этом знал.
Она болела.
Я об этом знал.
Я все понимал еще до того, как она заболела, мы все это понимаем (как сказал однажды Бродский Довлатову: «Жизнь коротка и печальна. Ты заметил, чем она вообще кончается?»), но, даже если мы все это знаем, даже если я, давно уже не ребенок, в свои пятьдесят семь обо всем знал, я все равно не верил: не понимал до конца.
Среди главных черт своего характера, как уже было сказано выше, помимо духа противоречия, я бы отметил лень.
Например, позавчера, 17 октября, я использовал последний пакет для раздельного сбора пластика, а вчера отправился в муниципалитет за новой упаковкой и потом весь день чувствовал себя молодцом.
Вот в чем прелесть лени: преодолевая ее, вы получаете такое удовольствие, какого люди деятельные не могут себе даже представить.
Вспоминая маму, могу сказать, что всегда с радостью звонил ей. Просто прислушивался к внутреннему голосу, говорившему: «Позвони маме», – и звонил не откладывая. С 21 сентября прошел уже почти месяц, и все это время каждый день мелькала мысль: «Надо позвонить маме». Но звонить было некому.
Ее телефон все так же записан у меня в «Контактах».
«Мама». И номер ее мобильного.
«Мама Базиликанова». И номер городского телефона.
Когда мы вели себя с ней нелучшим образом, мама говорила нам, помолчав: «Вот спохватитесь, а меня уже не будет».
Она была права.
Мы спохватились.
Есть люди, которые охотно рассказывают о смерти кого-то из родителей.
Это не про нас с братьями.
Мы никому ни о чем не рассказывали.
Похороны прошли в кругу близких.
Вы можете спросить, зачем я тогда об этом пишу? Да, можно было обойтись и без этого, и параллель (несколько натянутая) с сиротством Достоевского тут тоже ни при чем. Просто для меня это единственная возможность проговорить некоторые вещи ровно в том объеме, в каком о них можно говорить.
В романе о Достоевском, на мой взгляд, место найдется всему, даже тем вещам, о которых я вообще не могу говорить, например о смерти матери.
Анна Ахматова в одном из стихотворений называет жизнь «страшной и удивительной» [47] , а у Велимира Хлебникова есть такие строки:
Закон качелей велит Иметь обувь то широкую, то узкую. Времени то ночью, то днем, А владыками земли быть то носорогу, то человеку.Все эти дни, после 21 сентября, владыкой земли был носорог. Пройдет время, и, наверное, я снова стану собой. Поживем – увидим.
47
Такой строки у Ахматовой нет. По смыслу ей близка строка «О жизни тленной, тленной и прекрасной» из стихотворения «Я научилась просто, мудро жить». В послесловии к книге Паоло Нори и сам подвергает сомнению достоверность приведенной им цитаты.