И, завершая этот краткий фрагментарный экскурс в книгу Джорджа Лакоффа, добавлю, что, по его мнению, многие левые политики и их избиратели считают правых политиков и их избирателей людьми недалекими, однако это совсем не так, в чем несложно убедиться.

Я не очень хорошо разбираюсь в итальянской политике, но у меня такое впечатление, что американская политическая ситуация, описанная Лакоффом в 2006 году, очень похожа на то, что происходит в Италии сегодня, если допустить, что в Италии такая ситуация вообще возможна.

В связи со всем вышеизложенным я вспоминаю, как вел себя синьор, обвиненный в том, что он пользовался услугами несовершеннолетней проститутки, и уличенный в весьма странном и оригинальном отдыхе (он проводил вечера, окруженный многочисленными молодыми женщинами, одетыми как медсестры, полицейские и тому подобное); и вот, когда всплыла вся эта информация, он несколько дней молчал.

Все ожидали его комментариев, гадали, что он может сказать. То ли что-то вроде: «Я не сексуальный маньяк» (и тогда все стали бы думать, что он сексуальный маньяк), то ли «Я не развратник» (и тогда все стали бы считать его развратником), то ли, допустим, «Я не какой-то мерзкий тип» (и все подумали бы, какой он мерзкий тип) и так далее. И вот наконец он заговорил, и первые слова, которые он произнес, были: «Я не святой».

В 1863 году, вернувшись из первой поездки в Европу, в очерке «Зимние заметки о летних впечатлениях», том самом, где он рассуждает о liberte и миллионе, Достоевский уточняет мысль, которую позднее разовьет и вложит в уста одного из самых известных своих персонажей – князя Мышкина, главного героя романа «Идиот».

«Надо жертвовать именно так, – пишет Достоевский, – чтоб отдавать все и даже желать, чтоб тебе ничего не было выдано за это обратно, чтоб на тебя никто ни в чем не изубыточился. Как же это сделать? Ведь это все равно, что не вспоминать о белом медведе. Попробуйте задать себе задачу: не вспоминать о белом медведе, и увидите, что он, проклятый, будет поминутно припоминаться».

Еще одно подтверждение того, насколько Достоевский современный автор.

Итак, если коротко: Достоевский вернулся в Петербург в конце 1859 года и вместе с братом Михаилом основал журнал «Время», в котором в 1861 и 1862 году публиковались «Записки из Мертвого дома» и «Униженные и оскорбленные», а в 1863-м – «Зимние заметки о летних впечатлениях».

Повесть «Записки из Мертвого дома» отличалась от всего, что Достоевский написал до этого, и всего, что он еще напишет. Это нечто вроде репортажа из сибирской каторги, хотя рассказ ведется от лица другого узника, которому и приписывается авторство рукописи, якобы случайно найденной писателем (уже в момент создания «Записок» это был далеко не самый оригинальный прием: лично я так и не понял, зачем ему понадобилось прибегать к этой довольно банальной уловке, но это мое мнение).

«Записки из Мертвого дома» очень нравились Льву Толстому, а вот мне они не нравятся, мне больше по душе такие оригинальные, интересно написанные вещи, как, например, уже упоминавшееся «Село Степанчиково и его обитатели», которое появилось до «Записок из Мертвого дома» и «Униженных и оскорбленных». Роман «Униженные и оскорбленные» – произведение, конечно, тоже оригинальное, но, на мой взгляд, его нельзя отнести к числу великих романов Достоевского.

Причин тому несколько, и главная заключается, как мне кажется, в образе злодея. У Достоевского отрицательные персонажи, как правило, гораздо интереснее положительных: достаточно вспомнить Ставрогина в «Бесах», Карамазова-старшего (отца) в «Братьях Карамазовых» или Раскольникова в «Преступлении и наказании». Чего не скажешь о главном отрицательном герое «Униженных и оскорбленных», графе Петре Александровиче Валковском – плоском, предсказуемом персонаже, законченном негодяе без полутонов, словно его единственная функция – поддерживать повествование, словно мы не Достоевского читаем, а смотрим фильм про Джеймса Бонда, в котором Петру Александровичу Валковскому отведена роль злодея, плохого парня, или, говоря уличным языком, мудака. Он из шкуры лезет, чтобы показать себя с худшей стороны, но и это у него выходит так себе: он мудак, лишенный даже намека на оригинальность и не вызывающий ни малейшей симпатии.

Ненамного лучше, должен заметить, и положительные герои в «Униженных и оскорбленных». Скажем, даже Наташа со своей драмой (Наташа, которая влюбилась в откровенного идиота и весь роман только и делает, что плачет, так что все ее страдания выглядят, как бы это сказать, несколько преувеличенно) ничуть не похожа на русскую героиню, а скорее уж на персонажа из «Собора Парижской Богоматери», и даже не из романа Виктора Гюго, а из мюзикла Риккардо Коччанте [56] : это что-то слишком калорийное, если можно так выразиться, и трудно перевариваемое.

Синьоре, которая так расстраивалась, что Достоевский не вернул долг своему другу, барону Врангелю, и была этим сильно разочарована, личное знакомство с писателем только добавило бы поводов для негодования.

Впервые отправившись в Европу в 1862 году, Достоевский за полтора месяца посетил Берлин, Дрезден, Висбаден, Баден-Баден, Кёльн, Париж, Лондон, Люцерн, Дюссельдорф, Женеву, Геную, Ливорно, Флоренцию, Милан, Венецию и Вену и, помимо ведения записей, которые позже лягут в основу «Зимних заметок о летних впечатлениях», пристрастился к игре в рулетку. Когда он уезжал, жена была очень больна, денег, как обычно, не хватало, и тем не менее, приехав в Европу, Достоевский увлекается азартными играми, регулярно захаживает в казино, где, поначалу немного выиграв, вскоре начинает катастрофически проигрывать; однако, несмотря на всю свою восточную честность, в «Заметках», тех самых, в которых он рассуждает о liberte и о том, что на Западе, не имея миллиона, о liberte можно навсегда забыть, о проигрышах он скромно умалчивает.

Во время первого путешествия в Европу Достоевский встретился с Александром Ивановичем Герценом, жившим в эмиграции; встреча прошла очень тепло. Позже Герцен напишет рецензию на «Записки из Мертвого дома», сравнив их с фресками Микеланджело, а сразу после визита Фёдора Михайловича он сообщал в письме другу Николаю Огарёву: «Вчера был Достоевский. Он наивный, не совсем ясный, но очень милый человек. Верит с энтузиазмом в русский народ».

За несколько месяцев до первой заграничной поездки, летом 1861 года, Достоевский познакомился с начинающей писательницей Аполлинарией (Полиной) Сусловой, которой тогда было чуть больше двадцати, старшей сестрой Надежды Сусловой, тоже начинающей писательницы, которая через несколько лет защитит в Цюрихе диссертацию по медицине, став первой в России женщиной-врачом.