Достоевский отмечает, что Тургенев был «страшно раздражен» неудачей романа. Иван Сергеевич рассказал ему (Достоевский об этом не знал), что в Москве «собирали уже подписку имен, чтобы протестовать против его „Дыма“».

Далее в письме Майкову приводятся слова Тургенева о том, «что мы должны ползать перед немцами, что есть одна общая всем дорога и неминуемая – это цивилизация, и что все попытки русизма и самостоятельности – свинство и глупость. Он говорил, что пишет большую статью на всех русофилов и славянофилов».

На что Достоевский, по его словам, посоветовал Тургеневу «для удобства выписать из Парижа телескоп.

– Для чего? – спросил он.

– Отсюда далеко, – отвечал я. – Вы наведите на Россию телескоп и рассматривайте нас, а то, право, разглядеть трудно.

Он ужасно рассердился. Видя его так раздраженным, я действительно с чрезвычайно удавшеюся наивностию сказал ему: „А ведь я не ожидал, что все эти критики на Вас и неуспех «Дыма» до такой степени раздражат Вас; ей-богу, не стоит того, плюньте на все“. „Да я вовсе не раздражен, что Вы!“ – и покраснел».

Пытаясь переменить тему разговора, Достоевский говорит, что с трудом переносит немцев, что ему то и дело встречаются плуты и мошенники: «Право, черный народ здесь гораздо хуже и бесчестнее нашего, а что глупее, то в этом сомнения нет. Ну вот Вы говорите про цивилизацию; ну что сделала им цивилизация и чем они так очень-то могут перед нами похвастаться!»

Тургенев, несколько минут назад покрасневший, при этих словах бледнеет и отвечает: «Говоря так, Вы меня лично обижаете. Знайте, что я здесь поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим!» И в ответ слышит от Достоевского: «Хоть я читал „Дым“ и говорил с Вами теперь целый час, но все-таки я никак не мог ожидать, что Вы это скажете, а потому извините, что я Вас оскорбил».

Они очень вежливо прощаются, после чего Фёдор Михайлович дает себе слово, что ноги его больше не будет в доме Тургенева.

Четыре года спустя в письме другу Якову Полонскому Тургенев излагает свою версию событий: «Он пришел ко мне… в Бадене – не с тем, чтобы выплатить мне деньги, которые у меня занял, – а чтобы обругать меня на чем свет стоит за „Дым“, который, по его мнению, подлежал сожжению от руки палача».

Достоевский с женой покидают Баден-Баден в августе 1867 года, с долгами они расплачиваются, заложив брошь и серьги Анны.

Через полгода, в феврале 1868 года, в Женеве у них родился первенец – дочь Соня, о чем я уже рассказывал в первой главе, отметив, что ее назвали «в честь главной героини „Преступления и наказания“ Сони Мармеладовой, которая зарабатывала проституцией (это был смелый шаг со стороны четы Достоевских)».

Для меня очевидно, что смелости им было не занимать, и их поездка в Европу обернулась довольно рискованным «приключением». Все-таки как дальновидно поступила Анна Григорьевна, решив записывать в дневнике все их «приключения»!

В Женеве Достоевский принимается за роман «Идиот». Прочитав его, начинаешь понимать, как правильно поступили Фёдор Михайлович и Анна Григорьевна, назвав дочь Соней, – в этом есть своя логика, а в чем состоит эта логика, мне помогут объяснить сочинения Михаила Бахтина, который показал читателям всего мира, как сконструированы романы Достоевского.

В письме племяннице Софье Ивановой от 1 января 1868 года Достоевский сообщает, что начал работу над «Идиотом», но забраковал написанное и многое уничтожил. Через какое-то время он снова вернулся к работе, потому что положение его было отчаянным. Главная мысль романа, по его словам, «изобразить положительно прекрасного человека». А это чрезвычайно трудная задача: «Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, – всегда пасовали». (Как тут не вспомнить Гоголя, который собирался населить второй и третий том «Мертвых душ» образами положительных и даже идеальных героев, как у Данте в «Чистилище» и в «Раю», но не справился с этой задачей, тогда как первый том, изобилующий отрицательными героями, как в дантовском «Аду», вышел у него замечательно.)

По мнению Достоевского, помимо Христа, «из прекрасных лиц в литературе христианской стоит всего законченнее Дон Кихот. Но он прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон».

Фёдор Михайлович вспоминает диккенсовского Пиквика, тоже показанного со смешной стороны, а также Жана Вальжана у Гюго, вызывающего симпатию уже потому, что все вокруг к нему несправедливы, и отмечает, что у него в новом романе с главным героем ничего подобного не происходит, поэтому он боится, что его ждет «положительная неудача». Как бы там ни было, но племяннице Достоевский сообщает, что уже отправил издателю первую часть романа, написанную за двадцать три дня.

Закончить первую часть «Идиота» за двадцать три дня – задача, пожалуй, даже более сложная, чем написать «Игрока» за четыре недели.

Речь идет о шестнадцати главах объемом около двухсот страниц, охватывающих события одного дня: тот самый герой, с которым «ничего подобного не происходит» (и поэтому Достоевский опасается, что новый роман ждет «положительная неудача»), князь Мышкин, отпрыск старинного дворянского рода, приезжает в Петербург на Московский вокзал и, пройдя со своим узелком по Невскому проспекту, а затем по Литейному [71] , появляется в доме генерала Епанчина. Кроме генеральши Епанчиной, у князя почти не осталось родственников.