Тьма придвигается ко мне и опаляет ухо тошнотворной влагой:

— Поздно.

Глава 15. Плохая примета

— Ты поспорил на меня? — я воинственно упираю руки в боки и гордо вскидываю голову. — Признавайся, Епифанов!

Мирон лукаво улыбается озорной, дерзкой, мальчишеской улыбкой. Вместо ответа на мой вопрос подходит ближе.

— Кудряшка, ты чего маленькая такая? — щелкает меня по носу, а потом поднимает двумя пальцами за подбородок, наклоняется ниже и еще ниже.

Наши губы соприкасаются. Нет, это не поцелуй, просто касание. А я трепещу, внутри все колотится от переполняющих меня эмоций:

— Глупая малышка. Нет, я не спорил на тебя.

— Почему тогда ты преследуешь меня? — спрашиваю с вызовом.

— Есть в тебе что-то, отчего сносит крышу, Кудряшка.

Свет пытается пробиться через темноту. Я вижу, как начинает просвечиваться это полотно, но не могу ничего с этим поделать. Щурюсь от света, прикрываю глаза. Не могу пробраться ближе, снова ныряю в глубину.

— Я не ровня тебе, Мирон. Уходи, — утираю слезы, которые впитываются в ткань пуховика и ухожу как можно быстрее, но все бесполезно.

Меня перехватывают за руку и резко разворачивают. Мирон рычит, больно хватает за талию и крепко сжимает. На скулах у него ходят желваки, взгляд пускает молнии, из ноздрей разве что дым не валит.

— Не надо, Рита, не приказывай мне. Я сам решу, когда мне уходить. — Голос надрывный, нервный.

Меня качает. Плыву будто на волнах. Я что, в отпуске? Не помню ничего. Тошнит. К горлу подкатывает тошнота, голова просто чугунная, словно сдавлена в тиски.

Я пытаюсь что-то сделать, но все впустую, все бесполезно.

Как меня зовут? Боже, что происходит?

Яркая вспышка, и меня толкает спиной на стену. Снова приходит безлунная ночь и приносит с собой воспоминание.

— Доверься мне, прошу, — хватает за руки, молит меня.

И я понимаю, что у меня есть власть над этим парнем. У меня — бедной, безродной лимитчицы — есть власть над самым завидным женихом города.

— Я доверюсь, а ты ударишь в спину, Мирон. Так и будет, — говорю еле слышно. Горло болит от произнесенных слов.

Не пара я ему. Не дадут нам быть вместе. Чем дольше это все затянется, тем больнее нам потом будет расставаться.

— Дай мне доказать, Кудряшка. Я сберегу нас, малышка, слышишь?

Открывать глаза больно, ощущения такие, будто, пока я спала, кто-то насыпал мне под веки песка.

Смотрю на белый потолок. Раз квадрат, два, три, четыре, пять. Первый ряд, второй, третий. Это сколько получается? Пятью три? Пятнадцать, да?

У меня дома другой потолок, с красивыми модными трекерами освещения. Их можно врубить на полную мощность, и будет ощущение, что ты попал в торговый центр, а можно приглушить, и тогда создается романтическая, интимная атмосфера.

Я не чувствую тело. Вернее, не так. Чувствую боль сразу и везде. Руки, ноги, голова, спина и живот. Боль — она везде.

— Рита, — зовет меня незнакомый голос.

Медленно поворачиваю голову и смотрю на мужчину, который сидит на табурете.

Красивый.

Рубашка обтягивает широкие плечи и накачанные руки. Ему не больше тридцати, пшеничного цвета волосы, мягкие губы, голубые глаза. В них стоят невыплаканные слезы, в белках лопнули капилляры, губы сухие. Он выглядит испуганно.

Наверное, потому, что вся его белая рубашка в крови. Он поранился? Если это так, почему он сидит рядом со мной? Почему ему не оказывают первую помощь?!

Крови столько… О боже! У него наверняка серьезная рана!

Я честно пытаюсь открыть рот, но губы слиплись, а моих сил, чтобы разодрать их, не хватает.

— Не говорите ничего, — он придвигается ближе, кладет свою ладонь на мою руку и чуть сжимает ее.

Я чувствую, что ладонь у него сухая и теплая. А мне так не хватает тепла, мои ноги окоченели, мне бы носочки… Прав был Мирон — надо было надеть носки.

Мужчина тянет мне бутылку с соской, и я припадаю к ней. Он дает мне сделать пару глотков, а после жестоко отбирает воду.

— Простите, — его брови соединяются в хмурое выражение лица, — не подумайте, мне не жалко для вас воды, но вам нельзя много.