Маманя тоже тут, руку к сердцу приложила. Семейная драма, блядь.

— Пап, успокойся, прошу, — Рита подходит ближе. С виду спокойная, но отмечаю, как нервничает, как бегают ее глаза. — Я поговорю с ним. В конце концов, это придется сделать рано или поздно. Мы поговорим на улице.

Егорыч отпускает меня, а я, словно помешанный, слежу за ней. Как наклоняется, берет кроссовки, смотрит на свое отражение. Я тоже сканирую ее, все замечаю: и мешки под глазами, и пустоту во взгляде, и губы белые, бескровные; что похудела сильно за эти два дня и то, как обнимает себя. Но все же, гордо подняв голову, выходит на улицу, даже не взглянув на меня.

— Идем в машину, на улице холодно, — говорю ей в спину, вдыхая аромат ее тела.

Родного, желанного…

Какого хера, неужели я проебал все?

Рита садится на пассажирское, а я падаю рядом и завожу тачку. Разговаривать на глазах у всех соседей не буду, нахер надо. Еду по ночной дороге и сворачиваю в прошлую жизнь. Туда, где мы когда-то были так счастливы.

Глава 4. Кудряшка

Мирон привозит нас на речку. Когда-то давно, в прошлой жизни, мы проводили тут чуть ли не каждый день. Плавали, загорали, занимались сексом.

То было прекрасное время. Только мы двое, без гнета его семьи и друзей. Погружались друг в друга, наслаждались моментом. Мир не мог оторваться от меня, а я не могла поверить в то, что все происходящее с нами, реально. Именно здесь я окончательно осознала, что Мир стал моим миром.

Мои родители, впрочем, как и его, не были рады этому выбору, но особо не препятствовали. В отличие от сноба — отца Мирона и еще более холодной и безэмоциональной матери.

Мы прожили у моих родителей пару недель и каждый день наведывались сюда. Это очень значимое для нас место.

Идеальное, чтобы начать здесь нашу историю.

И здесь же ее закончить.

— У тебя снова кудряшки, — я так задумалась, что пропускаю момент, когда мы останавливаемся и Мирон оборачивается ко мне.

— Я забыла у тебя свои шампуни.

Глупый разговор. Совершенно бесполезный. Но мы оба не можем подступиться к самому важному.

— Это и твой дом, — Мирон поправляет меня.

— Этот дом никогда не был моим, Мирон. Квартиру тебе купили родители еще до нашего брака. Я никогда не чувствовала себя там полноправной хозяйкой.

Хорошо, что тут темно, — при свете дня я бы не отважилась повернуть голову и посмотреть Мирону в лицо. Вроде не изменилось ничего: тот же нос, рот. Щетина немного отросла.

Но теперь все иначе. Смотрю на него как на незнакомца, будто вижу впервые. Кто ты и что сделал с моим мужем? Задаю вопрос в пустоту. Ответа не жду, знаю — бесполезно.

— Почему ты никогда не говорила мне об этом? — вижу, как хмурится, не понимает ничего.

— Какая уж теперь разница? — бесстрастно отвечаю вопросом на вопрос.

И все, снова замолкаем. Будто нам нечего сказать друг другу, хотя на самом деле мыслей очень много. Мыслей много, а вот слова закончились.

Сидим с ним вдвоем, гипнотизируем речку, в которой отражается круглый диск луны и свет фар автомобиля. Однажды мы сбежали ночью из родительского дома и прибежали сюда. Купались нагие, занимались любовью на пледе вон под той ивой. Тут же он клялся мне в любви.

— Кудряшечка, моя… — мягкие, нежные губы ползут по шее, разгоняя табуны мурашек, — какая же ты… сладкая.

— Это речная вода, — хихикаю и прикрываю рот ладошкой.

— Нет, это ты, — Мир бормочет мне в ухо и легонько прикусывает мочку уха. — Боже… ты сводишь меня с ума. Рита… Ритка… моя Кудряшечка…

Нежно кладет меня на плед, уверенно ласкает грудь, просовывает руку меж наших тел, заставляя сердце бешено колотиться в груди, а меня шумно дышать.

— Никогда не смогу насытиться тобой…

Никогда не говори никогда, Мирон.

Набираю в легкие воздуха:

— На следующей неделе я вернусь в город и подам на развод, — смотрю прямо перед собой, не в силах повернуться.

— Не делай этого, — просит он хрипло, тянет ко мне руки, хочет, чтобы я повернулась и посмотрела ему в лицо.

Именно это я и делаю — переборов себя, оборачиваюсь и повторяю как можно увереннее, хотя внутри дрожу, как осиновый лист:

— Я думаю, нас быстро разведут. Делить нам нечего.

— Не хочу развода. Я ничего не чувствую к ней, слышишь? Она для меня ничто, — молит меня.