Бог наградил мужчину всем, что нужно для битвы: бесстрашием, яростью, граничащей с безумием, низким болевым порогом и физической мощью, но поселил не в тот век и не в то место. Гриня оправдывал призвание бойца как мог. Был способен вынести любые тяготы и наказания. Всегда готов к чему угодно.

Зэк сидел на жесткой шконке, задумчиво зафиксировавшись на одной точке внизу прямо перед собой. Грязно-серый забетонированный пол, намертво прикрученная обшарпанная мебель, невнятного синего цвета стены. Ежедневно одна и та же, не меняющаяся обстановка на протяжении многих лет погружала в состояние отупения. Даже игры в шахматы и нарды с сокамерниками, не спасали от социальной деградации. Единственное, что скрашивало жизнь – книги. Пожалуй, только лишь чтение, и умозрительные рассуждения товарищей о смысле жизни, являлись отдушиной в колонии. Сиделец не работал. Трудотерапия в его случае - не положняк, как никак авторитет.

Убивая время, Гриня изучал труды знаменитых философов. Саморазвитие, наблюдение за людьми, изучение тонкостей психологии не раз помогало как на воле, так и в закрытых стенах. На последнем судебном процессе, при предоставлении последнего слова подсудимому, Гриня тонко надавил на душевные струны заседателей. Он не отрекался от содеянного, вовсе нет. Он горестно сетовал на собственную натуру, незаметно и ювелирно подтянув к прилюдному покаянию оправдательные аргументы. Гончаренко толкнул проникновенную речь об обездоленном детстве и нищей, несчастной, больной матери, не имеющей возможности отдаваться воспитанию сына из-за изнурительной работы. О полном отсутствии шансов вырасти в невыносимых условиях в добропорядочного гражданина; трудной трагической судьбе; искореженных моральных принципах, привитых на улице; попытках и страстном желании встать на путь исправления и отсутствии злого умысла. Он признавал ошибки и трогательно просил у пострадавших прощения. Его душещипательное выступление садануло по сердцу даже видавшего виды прокурора, а присяжные заседатели вместе с судьей и секретарем судебного заседания откровенно прослезились. Гриня сумел разжалобить даже родственников жертвы и вызвать сочувствие у совершенно незнакомых людей. За что, собственно говоря, получил гораздо меньший срок, чем того заслуживал. В принципе, говоря о трудном детстве, Гриня не врал. Просто красочно представил себя в нужном свете. Слукавил в другом: нежелании убить жертву и отсутствии жгучей ненависти. Хотел и убил. И снова сделал бы также.

Статьи, по которым осуждали Гриню, каждый раз фигурировали в судопроизводстве разные. Первая ходка несовершеннолетним - за убийство по неосторожности, вторая за разбой, третья кража и четвертый раз, самый длительный срок он получил за умышленное убийство. На самом деле, если бы менты знали обо всех преступлениях, ему бы давно светил вышак. Большую часть «делов» он натворил ещё до отмены смертной казни. Только через год после выхода Грини на свободу со второго срока, вечно нетрезвый президент, желая показаться прогрессивным и демократичным, по пьяни подмахнул указ 724. Явил миру «новое, цивилизованное лицо России», подарив насильникам детей, серийным маньякам и бесчеловечным садистам возможность жить дальше и продолжать за решеткой изрыгать в окружающее пространство гнусные, чудовищные энергетические импульсы.

Гончаренко, в отличие от вышеперечисленной мерзости, не считал себя конченным: времена были такие. Кто только и что не творил в период смуты развала Союза. Улучив шанс, каждый обладающий сильным духом, по мнению Грини, хапал от жизни «свое». Только слабые и лохи прозябали в тишине, или отдавали заработанное другим.Большую часть историй по отъему денег или своих похождений, Гриня уже и сам подзабыл. Никто, кроме близких друзей не знал о порезанных ментах, когда он в диком горячном припадке выскочил на улицу с огромным тесаком, а на встречу так некстати попались двое патрульных.

«Шли навстречу судьбе», - говорил Гриня. Он не мог точно сказать, что им тогда двигало: помутнение рассудка при белой горячке, кураж, или необъяснимая пьяная злоба. Все самые страшные вещи, которые он чинил, были совершены под воздействием алкоголя. Наружу вылезало все, что в трезвом виде тщательно пряталось и контролировалось: агрессия; ненависть к людям, мразей он насмотрелся не мало; злость на уготованную судьбу, на самого себя. Беспросветная безнадега толкала на разрушение гнусного мира и самоуничтожение. Он ничего не мог поделать ни с ненавистью, ни со своей нездоровой психикой. Гриня неосознанно потакал худшим проявлениям души. Единственно, осознав, что его сорванная психика под действием алкашки действует наподобие бомбы, после убийства ментов, он навсегда завязал со спиртным.

Впрочем, такая реакция не является исключительной особенностью преступников. Точно такой же тип поведения во время запоя, можно наблюдать и у другой категории людей, часто находящейся по другую сторону баррикад. У тех, кто прошел ужасы Афганской и Чеченских войн, кто часто служил, или продолжил служить в МВД. И те, и другие пережили серьезные моральные потрясения, приведшие к необратимым последствиям, им тоже требовалось забыться или излить душу. И все они способны на необъяснимые неадекватные поступки не понимая, что алкоголь только обостряет страдания. Освободиться от негативных переживаний можно только тяжелым трудом над собой с помощью специалистов и в трезвом состоянии, и никак по-другому.

Гриня не испытывал никакого сожаления по поводу порезанных ментов. Еще с малолетки он питал к ним глубокую ненависть. На то были свои причины. Во время заключения ублюдки показали свое истинное лицо. В сравнении с некоторыми даже самые отъявленные заключенные выглядели порядочными. И всё же... Менты, конечно, легко могли привести его расшатанную нервную систему в неистовство. Но чтобы вот так, без видимого повода, посреди улицы…

Поножовщину он устроил поздно вечером, поэтому фоторобот, составленный по словам свидетелей, мало соответствовал оригиналу. Преступление так и осталось не раскрытым. Зная повадки ментов, Гриня предполагал, что жестокую резню, скорее всего, повесили на какого-нибудь забулдыгу. Нападение на своих безнаказанным оставить не могли, а бомж по любому не обходился без правонарушений, так какая разница за что мотать срок. В этом Гриня с ментами был согласен. Он всегда говорил: невиновных на зоне нет. Святые среди смертных вообще не водятся, на любого можно завести уголовку. Просто не всё выходит наружу. Безусловно, каждый заехавший на зону, объявлял о фатальной ошибке правосудия, только никто никому не верил. Твердить о своей невиновности было нормой, но все же один случай не давал Грине покоя несколько лет.

Во время второй ходки на Кыштымской зоне появился неприметный забитый мужичонка. Ему вменяли изнасилование несовершеннолетних и, хотя прямых доказательств вины не было, под давлением следствия он во всем сознался. Статья поганая, крайне неуважаемая даже среди отпетых уголовников. У многих осужденных дома оставались дети и зэки. Они чувствовали свою беспомощность и испытывали угрызения совести за то, что в критический момент их может не оказаться рядом.

Гриня, подобно многим, всей душой ненавидел педерастов. Считал, нелюдей надо уничтожать. Моральные принципы есть у любого. У Грини были свои. Убивал только тех, кто, по его мнению, этого заслуживал и ни при каких обстоятельствах не поднял бы руку на ребенка. Ещё одно из нераскрытых преступлений в послужном списке авторитетного зэка, как раз имело отношение к такому случаю.