Шурша листьями, взобралась к двери. На три негромких стука услышала ответное шебуршение, будто не я пришла в гости, а скребутся ко мне: настойчиво, назойливо даже, как вон та узловатая ветка, царапающая окно справа или скрюченный ведьмовской палец, пытающийся подцепить ручку с той стороны двери.

Терпеливо дождалась, пока откроют. Звуки за дверью звучали всё громче и отчётливее. Поскребывание сменилось въедливым шелестом, словно огромное существо расправило крылья, приноравливаясь ими взмахнуть. По дверной ручке клацнули когти, послышался звук возни и недовольный мужской голос. Красивый, как я люблю. С лёгкой хрипотцой, низкий и рокочущий, будто спросонья, но я-то знаю, что хозяин меня точно ждёт. Чутьё змеиное да соглядатаи, расставленные по всему лесу, доложили уж.

Светослав Горынев рывком открыл дверь, лишь кивнув, растворил её шире, пропуская в дом.

— Что с лицом, Слава, неужели ты так мне не рад? — притворно возмутилась.

— Я, может, спал уже. Идём, — Змей Горыныч указал рукой на дверь кабинета, в котором мне, лет пятьдесят назад, довелось пообщаться с его дедом. — Чем обязан такой чести? Или, наоборот, несчастью, уж не знаю, как твой визит и расценивать, прости.

— О, суров как и предок да и с места в карьер любитель прыгать. Что ж, — проскользила по теплой, согретой камином комнате. С любопытством оглядела стены, сплошь заставленные книжными полками. — У тебя есть то, что принадлежит мне. Давным-давно я отдала твоему деду на почин и хранение артефакт, компас желаний. Хочу его вернуть. Сейчас.

— Забирай, раз время пришло. — Светослав подошёл к стене, совершенно не таясь, открыл сейф, достав вещицу, небрежно бросил через весь кабинет, прямиком мне в руки.

— Эй! Аккуратнее! Ты что не понимаешь, насколько он ценен! — я сжала в ладони драгоценность, зелёный камень холодил кожу.

— Больше чем уже сломан не попорчу.

— Как? — мои брови взметнулись вверх. — Не починил?

— Насколько знаю — нет. Всю жизнь пытался, но так и не удалось. Барахлит, зараза. Кстати, как дед скончался, я сам не пробовал. Знаешь ведь о фамильном нашем проклятии. Три мои головы, порой желают прямо противоположные вещи, поэтому доверять барахлящей вещице и настроению не самого дружелюбного из нас, — он стучит пальцем по своему виску, — затея так себе.

— Я так надеялась…

— Чего же ты настолько желаешь, Ена, что готова прийти в нашу глухомань за давно забытой фигулькой?

Тяжело вздохнула. Стоит ли говорить? Хотя-я, всё равно забудет, как только другая голова возьмёт верх над сознанием. Почти каждый в Навьем царстве носит своё проклятье и, какая ирония, может исцелиться только любовью, в которую здесь мало верят.

— Лекарство от любви.

— Вот как… — Горыныч ухмыляется, — неужто влюбилась? Несладкая, видать, любовь.

— Горькая…

— …Так и думал, — вмиг становится задумчивым. — Да, всё так.

— Ужель и ты? — вопрос срывается, прежде чем я решаю подумать, стоит ли его задавать ему. Ведь все помнят, как Горыныч своё проклятие заработал.

— Я? — заливисто расхохотался он. — Ну нет, хватит, плавали. — Вмиг посуровел. Лицо потеряло мягкость, глаза с прищуром принялись осматривать меня. — Ехидна? — прозвучало удивлённо.

— Тьма! — выругалась в голос. — Ну почему именно ты?

Самая нелюбимая голова из трёх.

— Что-то сказала ты, змея, второму, раз решил позорно улизнуть. Грех не воспользоваться возможностью и выползти наружу. Так что ты здесь забыла?

— Уже ничего, — также хищно оскалались в ответ.

— Ну, раз так… Проводить или сама выход найдёшь?

— Будь любезен, — мой голос потерял всякую мягкость. — Не забывай, с кем говоришь, змей!

Он отвесил шуточный поклон, склонил голову.

— А я не твой пёс. Цепи мои у Кощея, и хоть ты тресни, без его воли не уйти в огненные чертоги.

— Каков нахал, посмотрите! — делать мне здесь больше нечего, мы прошли к выходу и я, уже схватившись за дверь, всё же решилась спросить у другой головы, — скажи мне, не слышал ли ты что-нибудь о лекарстве от любви?

— Зачем тебе лекарство от того, чего не существует, Ена?

— Ясно всё с тобой, Горынев, — покачала головой, — хотела бы я посмотреть на ту, кто все три твои головы полюбит, а ты их потеряешь от любви.

— Не бывать такому, — нахально заявил он.

— А ты не зарекайся, Горыныч, не любят Боги зароков…

Ник

Кожу приятно покалывало.

Потому меня и прозвали Странником, что даже сложные переходы в миры, совсем уж далёкие по магическому фону от родного, я приходил без боли и головокружения. Лёгкая щекотка — не более. Как будто пространство нового мира покусывало за кожу, пытаясь распробовать, что я такое на вкус, какое там, под оболочкой нутро и стоит ли меня такого пускать в себя. Не опасен ли? Не натворю ли бед? Ещё ни разу не выбросило невесть куда. Я слышал, что и так бывает с путешественниками, если мир не принял, счёл инородным и вредоносным и выплюнул невесть в какие дали. Я же всегда шёл с добром в мыслях и сердце. Даже сейчас, когда на душе тоска, искренне верил, что найду искомое, что каждый новый шаг приближает меня к желаемому и что желание моё никому не во вред. Помыслы чисты, а сердце открыто. Всё, чего хочу — мира и счастья. Себе, женщине, которую люблю и всему существующему многообразию видов.